Стивен Холл - Дневники голодной акулы
Я уставился на фотографию и имя на карточке.
Человек в зеркале шифоньера осторожно прикоснулся пальцами к своим впалым щекам, носу, рту, коротко остриженным и явно давно не мытым каштановым волосам. Ему было под тридцать, он выглядел усталым, бледным, слегка нездоровым. Он нахмурился, глядя на меня. Я попытался прочесть его биографию — что за человек морщит свой лоб вот таким образом? Какого рода жизнь приводит к появлению вот такого набора морщин? — но мне было не под силу расшифровать хоть что-нибудь из того, что я видел. Человек этот был незнакомцем, и все его выражения были написаны на языке, от понимания которого я был очень далек. Мы протянули друг к другу руки, и наши пальцы соприкоснулись: мои были теплыми и влажными, его — прохладными, гладкими и созданными лишь отраженным светом, отскакивавшим от стекла. Я убрал руку и назвал его по имени. И он в ответ проговорил то же самое, но беззвучно, только шевеля губами:
Эрик Сандерсон.
Эрик Сандерсон. Когда я услышал, как произношу это имя, то прозвучало оно солидно, реально, достоверно и весомо. Однако ничего этого в нем не было. Оно было развалинами рыхлой кладки, разбитыми окнами и трепыхающимися на ветру полотнищами голубой парусины. Оно было оставлено владельцем. Оно было останками того, что казалось разрушенным почти до основания.
* * *— Полагаю, Эрик, что у вас немало вопросов.
Я кивнул.
— Да.
Да? Трудно было понять, что мне следует говорить. Трудно было сказать хоть что-нибудь. Несмотря на весь мой страх и провалы памяти, преобладало во мне чувство неловкости, порождаемое ощущением совершенно нелепой ситуации, в которую я угодил. Как мог я усесться здесь и просить эту незнакомку помочь мне собрать факты моей жизни? Пакеты с покупками лопнули, и все мои приобретения раскатывались по запруженному людьми тротуару, а я семенил за ними, наклонялся, натыкался на кого-то и лопотал: «Ах, простите. Извините. Простите, ради бога. Не могли бы вы… Извините».
Прошло час и пять минут после того, как я открыл глаза на полу спальни.
— Да, — сказала доктор. — Понимаю, что вам сейчас не легко. Все это, должно быть, вас крайне расстраивает. Вы держитесь очень хорошо, и вам по возможности надо попытаться расслабиться.
Мы сидели среди зеленой листвы оранжереи в больших плетеных креслах, снабженных подушками, нас разделял плетеный кофейный столик со стеклянной поверхностью, на котором стояли чашки чая, а под одним из горшечных цветков возле двери спала маленькая собачонка рыжеватой шерсти. Все в высшей степени неофициально, очень раскованно.
— Хотите печенья?
Крупное лицо доктора слегка качнулось в сторону тарелки с причудливыми шоколадными лакомствами.
— Нет, — сказал я. — Нет, спасибо.
Она кивнула, взяла пару себе, положила их друг на друга шоколадными сторонами внутрь, а затем макнула их в чай, причем ее тяжелый взгляд вновь и вновь обращался на меня, как только это позволяла производимая ею последовательность действий.
— Ужасно, я понимаю.
Доктор Рэндл больше походила на какую-то сложную химическую реакцию, чем на человека. Она представлялась мне огромным ядерным реактором, эта женщина, чьи коротко подрубленные жесткие курчавые волосы — каштановые с проседью — со скрипом терлись о ворот просторной блузы, которая, в свою очередь, потрескивала, прикасаясь к клетчатой шерстяной ткани ее юбки. У нее были серые глаза под мешковатыми веками. Вокруг нее создавалась атмосфера обреченности, легкой радиоактивности. Отчасти можно было ожидать, что у вас поджарятся уши.
Я отвел взгляд, пока она разделывалась со своим печеньем.
Мне никак не удавалось завязать разговор, а она, похоже, испытывала почти такую же неловкость из-за молчания, как и я.
— Ну что ж. Пожалуй, поначалу нам следует разобраться с самыми значительными обстоятельствами, а потом мы могли бы продолжить.
Я кивнул.
— Хорошо, — она громко хлопнула в ладоши. — Я полагаю, что вы испытываете потерю памяти, вызванную тем, что мы называем диссоциативным состоянием.
Когда вам требуется спрашивать почти обо всем, то это часто означает, что вы ни о чем спросить не можете, — любой вопрос, будучи заданным прежде всех остальных, представляется чересчур нелепым, чтобы начинать именно с него. Я чувствовал себя совершенным посмешищем. И был растерян. И пристыжен. А потому просто посиживал на своем месте да старался помалкивать.
— Диссоциативным? — сказал я. — Понятно.
— Да. И это означает, что физически вы совершенно здоровы. С физической точки зрения у вас нет решительно никаких проблем.
Подавая это таким образом, она, конечно, на самом деле подчеркивала что-то другое, то, о чем умалчивала. Это заставило меня вспомнить шуточку старины Питера Кука: «Я совершенно ничего не имею против вашей правой ноги. Вся беда в том, что и вы сами от нее без ума».
— Вы хотите сказать, что я спятил?
Рэндл под острым углом соединила кончики указательных пальцев.
— У вас просто незначительное отклонение. Люди ежедневно испытывают миллионы различных отклонений. Просто случилось так, что отклонение, от которого страдаете вы, оно… не физиологической природы.
Она обогнула словечко «психической». По сути, едва-едва от него увернулась.
— Ясно, — сказал я.
— По-настоящему хорошая новость состоит в том, что у вас нет никакого дегенеративного состояния или же заболевания, которое представляло бы собой серьезную угрозу вашему мозгу. Физически вы в отменной форме, и нет никаких препятствий к тому, чтобы вы не могли достичь полного выздоровления.
— Значит, все это временно?
Глубоко замороженное время незнания, прожитое мною после того, как я открыл глаза на ковре, вроде бы немного раскололось. Теплый всплеск облегчения ударил меня изнутри по ребрам.
— Полагаю, что так. — Доктор сдержанно улыбнулась.
— Но?
— Но, боюсь, нам на это потребуется немалое время.
— Насколько немалое?
Она приподняла руку в мягком жесте: притормози-ка, мол.
— Думаю, пока не следует забегать вперед. Я отвечу на все ваши вопросы так честно, как только смогу, но, прежде чем мы в это углубимся, вам необходимо услышать нечто очень важное. Считаю, что лучше всего вам услышать это прямо сейчас, в самом начале.
Я ничего не сказал. Просто сидел, стискивая у себя на коленях покрытые холодным потом руки, и ждал, какую такую будущность мне вот-вот преподнесут.
— Эрик, произошел несчастный случай, помните? Сожалею, но ваша подруга погибла.
Я так и сидел, ничего не понимая.
