Стивен Холл - Дневники голодной акулы
Этот дом не был моим. Находясь там, устраиваясь в нем как у себя, я чувствовал, что совершаю непростительную ошибку. Я был взломщиком, который прилег на пару минут, чтобы вздремнуть, и проспал до рассвета. Я едва ли не ожидал услышать, как откроется входная дверь, как кто-нибудь войдет внутрь с полными покупок пакетами или же с дорожной сумкой, остановится в дверном проеме, посмотрит на меня и поднимет крик. Только — этот дом был моим. Домом Эрика. Помнил я об этом или не помнил, я находился у себя — и даже если бы провел следующую сотню лет, сидя на диване и прислушиваясь — не повернется ли ключ в замке, никто бы ко мне так и не явился. Я решил, что единственный способ стряхнуть с себя эти ощущения состоит в том, чтобы ознакомиться со всеми комнатами, помещениями и вещами, во всем разобраться самому. Мне необходимо было разбить лед отчуждения. И начать лучше всего было с завтрака. Несмотря ни на что, меня одолевал голод.
Холодильник оказался забит всевозможными продуктами. Я нашел несколько тарелок, с третьей попытки обнаружил ящик с ножами, ложками и вилками. Потом ощутил в желудке легкий удар пустоты:
У меня какое-то заболевание. Психическое расстройство.
Что бы это значило?
Рэндл сказала, что о работе мне беспокоиться не нужно и что у меня «вполне солидный» банковский счет. В бумажнике за карточкой видеопроката я нашел клочок бумаги, на котором, по всей вероятности, был записан мой PIN-код, так что финансовый кризис мне не угрожал. Кроме того, она сказала, что незадолго до того, как обратиться к ней за врачебной помощью, я разорвал все связи со своими родственниками и друзьями. Какими бы резонами ни руководствовался Эрик Сандерсон Первый, поступая так, я решил это переиначить. Я отыщу его записную книжку и свяжусь с матерью и отцом, позвоню всем, кому я не безразличен.
У меня какое-то заболевание.
Сняв обертки с двух ломтиков бекона, я позволил им скользнуть на хромированные прутья гриля и пару раз повторил про себя: «У меня какое-то заболевание. Психическое расстройство». Это было чем-то непомерным. Человек в пустом и незнакомом доме вряд ли мог с подобным управиться. Я найду его записную книжку с адресами и телефонами. К исходу дня налажу связи со своей прошлой жизнью. Опершись на раковину, я следил за тем, как бекон начинает поджариваться.
Я стал замечать вокруг мелкие свидетельства того, что здесь кто-то жил. Известковый налет на чайнике, наполовину израсходованную бутылку с моющим средством. Пару засохших макаронин в зазоре между холодильником и кухонным шкафом. Признаки жизни. Ища в шкафах банку с бобами, я наткнулся на упаковку галет «Пингвин». Двух не хватало. Опустившись на корточки, я несколько минут просто глядел на эту упаковку, лежавшую поверх пакетов с макаронами и банок с консервированными помидорами, внимательно изучая надорванный уголок целлофана. Тот я, что съел эти галеты, был реальным, живым, он находился здесь, жил в этом доме.
Только вчера входил в эту кухню и, может быть, готовил то же самое, что и я сегодня. Еда, которую он приготовил, все еще совершала свое путешествие через мою пищеварительную систему. Все это происходило именно в этом помещении и совсем недавно, а теперь его не стало. Просто коченеешь при мысли о том, что когда мы умрем, то после большинства из нас останутся недоеденные бисквиты, недопитые чашки кофе, наполовину использованные рулоны туалетной бумаги, скисающие в холодильнике пакеты молока; что повседневные вещи обихода переживут нас и тем самым докажут: мы не были готовы к смерти, мы не были умными, не были героями, а были мы простыми животными, чьи тела, ничем не отличающиеся от тел других животных, перестали функционировать без какого бы то ни было плана, не спросив нас.
За одним исключением.
За исключением того, что никто здесь вчера не умер.
Не было ни его, ни меня. Это были мои галеты, и ел их я сам. Существовал лишь один Эрик Сандерсон, и я по-прежнему стоял в своем доме, в своей кухне, в микроволновке шипел мой завтрак. Я понимал, что так оно проистекает из неоспоримой логики ситуации, и пытался убедить себя в этом снова и снова, но сама эта мысль казалась поверхностной, лишь слегка прикрывающей черную бездну. Я ничего не знал об Эрике Сандерсоне. Как же мог я притязать на то, что я — это он?
* * *Завтракая перед по-прежнему болтавшим телевизором, я составил в уме список вещей, которые хотел найти в доме. Вот что вошло в этот список:
* Записная книжка, чтобы связаться с родными/друзьями и сообщить им о том, что случилось.
* Фотографии/фотоальбом. Мне необходимо увидеть свою прошлую жизнь. Надо взглянуть на фото той девушки, которая погибла в Греции.
* Я вспомнил, что наверху, рядом с дверью в спальню, в которой очнулся, видел запертую комнату. Надо найти от нее ключ и увидеть, что там может быть спрятано.
Начал я, осторожно и не торопясь, с гостиной, перебирая вещи, осматривая их и пытаясь установить нечто вроде связи между ними. Я не пожалел времени, чтобы прочесть заглавия каждой книги в книжном шкафу, и некоторые из них переставил, так что существовавший там произвольный порядок сделался моим собственным произвольным порядком; перебрал все бумаги на журнальном столике; опустился на колени и оглядел провода, выходившие из задней панели телевизора, а также пыль и крошки, которыми был покрыт плинтус. Я старался добиться того, чтобы все здесь стало мне знакомым. Прошелся по ящикам шкафов, поочередно вынимая из них все вещи.
Через, может быть, два часа поисков я так и не обнаружил ничего, что входило бы в мой список. Ни записной книжки, ни ключа, ни единой фотографии или фотоальбома. Чем больше проходило времени и чем больше помещений я обследовал — гостиную, переднюю, спальню, — тем явственнее начинал я осознавать, что не хватало и других вещей: я не находил ни писем, ни банковских квитанций, ни счетов, ни даже рекламного хлама. Ничего, на чем бы значилось мое имя, не лежало на видном месте, не было куда-нибудь засунуто и не затерялось под диваном или кроватью, не свалилось за заднюю стенку комода. Ничего. И ничего, что могло бы иметь отношение к Клио Аамес. Это основательно меня подкосило. Я был испуган и уязвлен. То, что начиналось как тщательные, вдумчивые поиски, начало стремительно выходить из-под моего контроля и стало превращаться в яростную охоту за каким угодно материалом, хоть как-то связанным с моей личностью. Вскоре я уже опрокидывал ящики, вываливал содержимое из коробок, шарил по кухонным шкафам. Я кричал, весь красный от разочарования. И когда весь заряд гнева во мне иссякло последней капли, я обнаружил, что стою посреди созданного мною беспорядка и давлюсь слезами отчаяния. Я так ничего и не нашел. Ни документов. Ни фотографий. Ни писем. Любой доступный уголок, имевшийся в этом доме, открылся передо мной, и ни в одном из них не было ни единого достоверного свидетельства моего прошлого.
