Андрей Щербаков - ДМБ-2010
Сейчас развлечем почтеннейшую публику:
— Шур, скажи — «ружье».
Она мигом поняла идею и громко:
— Лружье… Рлужье!
И снова хохотать. И народ развеселился.
Пауза. Она серьезно смотрит на меня:
— После лекций я тебя заберу, понял?
— Как тогда?
— Почти. Поговорить надо.
Бросает меня и идет кокетничать с народом. Вот все улыбаются, обступили ее, а маленький Абрам Петров скачет позади всех и восторженно кричит:
— Вот, вот, я же говорил — будет француженка!
Удивительное дело — внешность у Шурки абсолютно тривиальная. Но энергия! Вот спроси у народа — скажут, что видели красавицу из красавиц. Разглядываю ее. Теперь у нее темно-каштановые с медным отливом волосы, стильный белый пиджак и брюки. Вечные темные очки болтаются на цепочке на груди. Ох, чует мое сердце, что это не просто очки. Да и в штанах она ходит все время не просто так.
Ну ладно, при народе она все равно не будет со мной разговаривать. Пойду обедать. Под удивленными взглядами отрываюсь от теплой компании и тащусь через двор в столовую.
Послеобеденные лекции проходят под знаком умиротворения и сосредоточенности. Заканчиваем весьма довольные друг другом: лектор понятливыми слушателями, мы — тем, что нам перестали рассказывать тривиальные вещи.
Жду пока народ разойдется и выхожу на улицу. Никого нет. Я терпеливый, подожду. Прячусь под навес. Вдруг метрах в ста от меня трогается шикарный «Ягуар». Ну Александра и дает! Где она разыскала такое авто? Если это, конечно, она, а то может быть у меня простая мания величия.
Автомобиль плавно останавливается около меня. Спускаюсь со ступенек с ужасно важным видом, открываю дверцу и заваливаюсь в салон. Будем надеяться, что нас никто не видел. Еще лучше было бы забрать меня прямо от памятника Дзержинскому.
— Шура, поворачивай назад, по Сущевскому валу будешь ехать очень долго.
— Какой ты… вредный, я же просила называть меня Крис, а ты…
— Вот буду называть тебя Шуркой и все. И не спорь.
— А вот за это ты мне и нравишься…
— У, какие у нас разговоры пошли… А говорила: «По делу, по делу…».
Смеется:
— Я вспомнила, как ты от меня убегал и я представила…
Веселимся вместе. Я с трудом говорю:
— Как выскочу, как выпрыгну, а ты меня ка-ак уронишь на асфальт…
— А сама сверху завалюсь… А главное, никто не удивится…
Оборачивается и смотрит на меня. Глаза хитрые-хитрые:
— А может, ты не хочешь? Может быть, мне надо было взять того симпатичного мальчика, который так резво бросился тебя отбивать у меня?
— Ах, ма-альчика. Так. Ну-ка, останови. Вон там, где люди стоят…
— Брось, я же вижу, что ты совсем не обиделся. Поедем ко мне, поговорим. Я в «Космосе» поселилась.
— Спокойно, Маша — я был в космосе…
— Не зря одна моя хорошая знакомая называет тебя треплом, — и выжидательно так смотрит. Я не реагирую.
— Хорошо, я ей так и передам, что ты ее знать не хочешь.
— Шурка! — я демонстративно насупливаю брови. — Ты мне это брось! Эти свои шпионские штучки. Я тебе и так вполне доверяю, не надо… сама знаешь, кого приплетать. Не строй из себя всезнайку. Все равно я тебе ничего не скажу. Это мое и только мое. И она тебе ничего не говорила, я же ее знаю.
— Не интересно с тобой, все ты знаешь, на мои… шпионские штучки не покупаешься…
— Мы с тобой кто такие, а? Забыла?
— Не забыла. Ты знаешь, совершенно не могу понять, как мне с тобой себя вести.
— Очень просто. Не выдумывай ничего, не пытайся со мной играть, а просто спрашивай то, что хочешь спросить, и делай то, что хочешь делать.
— Мне особенно нравится окончание твоей фразы. «Делай то, что тебе в детстве не разрешали…».
Я тут же прикладываю палец к губам и наигрываю какую-то простецкую мелодию:
— Ты имеешь в виду вот это?
Падает на руль и умирает от смеха. Я испуганно смотрю вперед. Но ничего страшного — мы тихо едем по безлюдному узкому переулку и не представляем угрозы для уличного движения и пешеходов.
— Ты знаешь, Шур, я потом все вспоминал, как тебя веселили мои часы…
— Они меня веселили не просто так, а там, где мы познакомились. Это был просто верх конспирации.
— И вот я думал — хорошо или плохо, что я не показал тебе там свои ключи…
— Почему не показал? У меня дома есть отличный фильм. Как бы его назвать? «Ужимки и прыжки» Или нет, лучше — «Верблюд и Кот». Ты просто готовая кинозвезда. Какая мимика, жесты, как выверены паузы! Ах, ах! А прицепить к ключам личный номер и кидаться им — это просто находка. Станиславский, да?
— Интересно, кто же меня снимал? Ты?
— Нет, наши смуглолицые друзья. А что они из этих съемок намонтировали! Особенно в бассейне. Тереза Орловски обзавидуется.
— Прекрасно, да только я не знаю, кто такая Тереза Орловски.
— Ну и хорошо, вот я тебя и заинтриговала.
— Боюсь, что нет. Я просто забуду об этом через две минуты.
— Какой ты невежливый!
— Да-да! Зато кое-кто вежливый и предупредительный. Чуть руки-ноги мне не повыдергал. И главное — непонятно за что. Захотелось Котику побегать-порезвиться…
— Трепло и есть… Порезвиться ему захотелось.
Какие интонации! А это ее «рл» — шикарно, так бы и слушал!
Наконец-то вырулили к гостинице.
Крис стремительно тянет меня через огромный холл к лифту. Я озадаченно верчу головой.
— Ну что ты смотришь, сейчас тебе все будет бесплатно.
Безобразница! И никуда я не смотрю…
Наконец мы в лифте. Двери неторопливо и чинно закрываются, кабина начинает плавное движение. Она кладет мне руки на плечи и близко смотрит в глаза.
— Хочу понять, откуда ты такой взялся. Твоя… выходка с банкоматом меня просто убила. Кто же тебя сделал таким, а?
Я первый раз разглядел ее глаза. Пожалуй, из всех моих знакомых у Крис глаза самые интересные. С искоркой. Отвечаю со всей возможной серьезностью:
— … И он подорвал себя гранатой. К этому его готовили семья и школа.
Такое впечатление, что от смеха у нее явно слабеют ноги. Пытаюсь придержать ее за талию, но забываю, что она выше меня. Продолжая смеяться, она машет рукой и через смех:
— Не рано ли ты начал? Прямо в лифте?
Отпускаю. И продолжаю свой рассказ:
— Так вот. Когда я был в пионерском лагере… Ты знаешь что такое пионерский лагерь?
Она, блестя глазами, с трудом говорит стесненным от смеха голосом:
— Ты же знаешь, я стажировалась в педе[24]. И даже ездила вожатой. А, нет, вос-пита-тельницей. Рассказывай дальше.
Лифт приезжает. Мы выходим. Крис делает останавливающее движение рукой:
— Дорасскажи, ладно?
— Хорошо. Один мальчик, Вася Белкин очень страдал от жары и я по доброте душевной сделал ему вентилятор в соломенную шляпу. С питанием от солнечной батареи. Понимаешь, чем жарче — тем сильнее крутиться вентилятор.
Она, слегка сжав губы в ожидании очередной шутки, кивает головой, продолжая держать меня за плечи.
— И вот он весь день ходит и ходит по солнышку, хорошо ему. А вечером на линейке вожатый говорит: «А пионера Белкина больше нет с нами». Потом выдерживает убийственную паузу в полминуты и продолжает: «Он лежит в лазарете сопли до колен». Я тебе ответил?
Да, мне явно стоит выступать на сцене. Она почти падает. Слабым голосом:
— Я больше не могу… понеси меня…
И машет рукой куда-то вдоль коридора. Ладно. Аккуратно беру двумя руками под э…э… выше коленок и двигаюсь. Дежурная по этажу в полном восторге.
Метров двадцать Шура продолжает тихо смеяться и всхлипывать мне в ухо, потом легонько брыкается и слезает. Достает ключи, встряхивает головой и с выражением говорит:
— Его больше нет с нами!
Опять долго хохочет, но потом наконец открывает дверь.
— Заходи. Сейчас я приведу себя в порядок и мы поговорим.
Отбирает мою сумку, заводит меня в одну из комнат шикарного люкса и начинает возиться у музыкального центра.
— Что тебе поставить?
— Поставь «Времена года». И дай, пожалуйста, попить.
Испытующе смотрит на меня. Я никак не реагирую, поскольку не понимаю причины такого пристального интереса к моей безобидной просьбе. Ставит диск, наливает в стакан апельсинового сока и уходит.
Я усаживаюсь в кресло. Слышу плеск воды, шорох каких-то тряпок и мягкое шлепанье босых пяток. Вивальди успокаивающе действует на меня, как всегда. Да так сильно, что я задремываю. Где-то на «Осени».
Просыпаюсь от какого-то монотонного бормотания. Прошло минут сорок. Вечно я просыпаю все самое интересное. Даже обидно. В гостиной Шурка сидит за столом, внимательно читает мои бумаги и тихо надиктовывает что-то в маленький диктофон.
— Ага, попалась!
Оборачивается в некотором смущении:
— Ты задремал, а я решила тебя не беспокоить…
— И поэтому залезла в мою сумку…
