Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
«Не ты ли так часто тогда говорил: «Хочу сделать вас свободными». Но вот ты теперь увидел этих «свободных» людей, — прибавляет вдруг старик со вдумчивою усмешкой. — Да, это дело нам дорого стоило, — продолжает он, долго смотря на него, — но мы докончили наконец это дело во имя твое. Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено и кончено крепко. Ты не веришь, что кончено крепко? Ты смотришь на меня кротко и не удостоиваешь меня даже негодования? Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?» [10, 9, 315]. Христос исходил из того, что люди жаждут свободы. И прежде всего хотел дать им именно свободу. И вот результат, говорит инквизитор Христу, ты его видел. Эти свободные ласкали тебя, а затем позволили арестовать и будут, если сказать, подгребать угли. Но это требовало больших многовековых усилий. Дело теперь сделано. Нет у людей свободы. И — на века. Ибо люди теперь-то такие-то и считают себя наиболее свободными. То есть все было направлено не на то, чтоб создать условия для свободного развития человека, а на то, чтоб создать такое понимание свободы, при котором рабство будет считаться истинной свободой. Не действительность преобразовывалась до человечной, а человек обезличивался до бесчеловечной действительности. Искажены все понятия, все вывернуто наизнанку. На людях ошейники, людьми манипулируют. И выдают это за свободу. Причем многие, не задумываясь, считают, что они самый свободный народ на свете. И будут оспаривать иное мнение. Они — в плену стереотипности. Не имея своего мнения, они чувствуют себя свободными и счастливыми. И в этом трагедия.
Инквизитор, между тем, продолжает: «Ибо теперь только (та есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным по мыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бун товщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебя предупреждали, — говорит он ему, — ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но ты не послушал предупреждений, ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам. Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать и развязывать, и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же ты пришел нам мешать?» [10, 9, 316].
Оказывается, свобода отнята у людей для их счастья. Они бунтовщики. Бунт же заставляет людей думать, принимать решения, действовать, нести ответственность. Это и делает людей несчастными. Отдает человек свою свободу другому — и думать не надо, и ответственности нет. Он стал счастлив. Считает себя свободным и счастливым как раз в период инквизиции, в период наибольших гонений на истинно свободных людей.
Что мог ответить инквизитору Христос? Он понимает, что увиденные им люди — результат воспитания не его учения, а многовековой инквизиции. Он понимал, что не еретики изменили его учению, фактически-то еретична построенная инквизитором действительность. Но сказать ничего не может. Ибо исходят они с инквизитором из разных пониманий человека, а потому не поймет его инквизитор. Да и слабы его слова против костров инквизитора. Он, видимо, понимает свою трагедию, трагедию учителя, выпустившего джина из бутылки, джина неуправляемого, живущего уже по своей собственной логике.
Видимо, было в его учении что-то такое, что можно было истолковать неоднозначно. И вот плоды — костер и народ, ранее целовавший ноги, а теперь подгребающий угли. Общество инквизитора, где многие проходят через целование ног и угли под ноги. Цикл. И те, которым сегодня целуют ноги, не должны быть более оптимистичны, чем те, что жарятся на углях. Ибо угли впереди. Они неминуемы. Организующий угли для другого должен знать, что где-то растет березка, которая в свое время будет углями для него. Посев не пройдет даром. На том стоит инквизиторство. Тем оно живо.
Христос все это видит и понимает. Он видит торжество безличности. Но не принимает его за норму. Положение людей и сами люди в обществе инквизитора — это сущее, но не должное. Христос верит во временность инквизиторства. Его не переубедила действительность. Он верит в правильность своего учения. И демонстрирует эту веру. Выслушав инквизитора, он встал и поцеловал его.
Поцелуй символизирует ту мысль, что Христу жаль сбившегося с пути инквизитора. И он подает ему пример своим поведением. Инквизитор, лишенный чувств инквизитор, вздрогнул. Внешне. Но, видимо, и внутренне. Ибо он отпустил Христа, избавил его от костра. Но Христос не переубедил его в сути инквизиторского учения. Инквизитор не признал Христа за учителя, считая таковым себя.
В принципе, инквизитор — это честный антихрист, по-своему любящий людей. Но не понимающий их сути. А это деформировало и его любовь. Он судил о человеке низко, но искренне. Это человек идеи, не ожиревший ни душой, ни телом человек. Даже внешний его портрет говорит об этом. «Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск» [10, 9, 313].
Эволюция инквизиторства от честного к бесчестному, от трагедии к фарсу произойдет позднее. И только позднее будут инквизиторы извлекать «доходы» от своих теорий. Пока же одни расходы — духовная неуспокоенность и чувство ответственности за всех.
Таковы учения двух, исходящих из разных взглядов на человека, учителей — Христа и инквизитора.
Далее Достоевский дает эти же учения на другом уровне — на уровне Ивана и Зосимы.
Взгляды инквизитора на человека — это и взгляды Ивана Карамазова. Не надо забывать, что легенду о Великом инквизиторе рассказывает Иван, как бы излагая свое собственное сочинение. Иван ищет свое понимание мира и человека. И в поисках сопоставляет две точки зрения на человека. Сам же склоняется к одной — инквизиторской.
Как и инквизитор, он видит главную ошибку Христа в высокой оценке человека. Не понял Христос человека. Думал, что тот желает «быть», когда на деле он стремится «иметь». Иван совсем не рад такому пониманию человека и человеческой истории. Он удручен, но не может пройти мимо «факта». И в инквизиторе он видит такого же, как сам, страдальца за людей, узнавшего суть этих людей. Страдальца, который понял, что жизнь людей можно устроить не по Христу, а по советам «умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми», [10, 9, 329]. Уверенность в пессимистичности общественного развития и жизни человека вообще при любви к этому человеку неминуемо приводит к обману и лжи. И конечно, в этом есть момент человеколюбия. Достойный «гимна безумцу».
