Джон Браннер - Всем стоять на Занзибаре
Его тело расслабилось и отдыхало, а неуемный разум переваривал и упорядочивал события минувшего дня.
В восемь утра он заказал завтрак и перепробовал, что мог, с маленьких тарелочек, полных жареных и маринованных деликатесов: рыба, фрукты, овощи. Запил еду обжигающе горячим чаем. Бранвен, голая, как была всю ночь, подавала ему молча и удостоверилась, что он насытился, прежде чем сама взяла еду.
Он обнаружил, что ему это нравится. Было в этом что-то от восточной роскоши, непривычной и достаточно чуждой, чтобы соответствовать странной стране, в которую его занесло.
«Невозможно представить в такой роли Жаннис…»
– Мне нужно уйти, – наконец сказал он. – Может быть, я еще увижу тебя сегодня вечером.
Улыбнувшись, она обняла его, а он подумал, что, если они увидятся снова, значит, произошла катастрофа. Но воображать катастрофы вредно. Он оделся, собрался, повесил на плечо сумку-коммуникомплект и, решив идти напролом, спустился в главный вестибюль.
Там царила утренняя суета, но помимо постояльцев и обычной обслуги здесь были люди всех возможных цветов кожи, которые праздно сидели тут и там, пока не заметили его. А тогда они надвинулись, как акулы, приближающиеся к раненому пловцу, подняли камеры, микрофоны и голоса.
– Мистер Хоган, вы, наверное… Мистер Хоган, позвольте мне… послушайте, и я…
Толстая арабка, среагировавшая быстрее остальных, подсунула камеру практически ему под нос. Вырвав, он швырнул ее в лицо японцу справа от себя. Когда дорогу ему загородил плотный сикх в тюрбане, он ударил его в бок кулаком и перешагнул через падающее тело. Возле главных дверей стояла пальма в кадке, через которую он перепрыгнул, а затем повалил, задержав тем самым всех репортеров, кроме настойчивого африканца, которого пришлось ударить ногой в голень. Споткнувшись, африканец опрокинул человека за собой, что дало Дональду время выскочить на улицу и подозвать пустое такси.
За ним последовала машина с двумя бесстрастными мужчинами: доказательство того, что Тотилунг сдержала свое обещание, догадался Дональд. Он посулил водителю пятьдесят талов, если тот сумеет стряхнуть «хвост», и таксист провез его по череде узких переулков, наполовину перекрытых ларьками и козлами. Наконец ему удалось проскочить перед стадом овец, которое задержало вторую машину.
Довольный Дональд расплатился и подозвал первого же риксу, мимо которого они проезжали. Учитывая цвет кожи и внешность, он ни за что не смог бы совершенно потеряться, но по крайней мере пока никто не знал наверняка, где он.
Три риксы спустя он оказался неподалеку от дома Сугайгунтунга. Он не рассчитывал застать профессора у себя, разве что врачи настояли, чтобы ученый отдохнул после нападения мокера. Однако Дональд приехал не затем, чтобы воспользоваться обещанием профессора дать ему интервью.
Пешая прогулка по кварталу подтвердила его догадки, возникшие, пока он рассматривал карту улиц. Это был тихий зажиточный район, вдалеке от шумной суеты в центре и с отличным видом на пролив Шонгао. Тут стояли частные, а не многоквартирные дома, каждый был отделен от улицы стеной и стоял в собственном саду: или с клумбами и кустарниками на западный лад, или мощеном, посыпанном гравием и украшенном выглаженными водой булыжниками в традиционной манере. Квартал пересекали только три широкие улицы, по которым, вероятно, подъезжали такси и грузовички доставки. Квартал полого спускался к берегу, и дорожки между домов на склоне складывались в настоящий лабиринт, который Дональд обследовал, прислушиваясь к шагам вокруг: не подойдет ли любопытный местный житель.
К счастью, время он выбрал тихое. Главы семей – на работе, дети – в школе, слуги убирают дом или ушли на рынок.
Дом Сугайгунтунга стоял в пятиугольном садике и по виду напоминал букву «Т» с обрубленными «ветвями», самая короткая его стена выходила на улицу. Дональд обошел дом кругом, оставив без внимания только эту короткую сторону, где стоял, помахивая дубинкой, скучающий полицейский. Гуляя, Дональд обнаружил два любопытных факта: во-первых, над боковой стеной нависло чахлое деревце, и, во-вторых, в доме ученого кто-то был. Присмотревшись к силуэту, маячившему за огромным, во всю стену, окном, он решил, что это коренастая женщина, занятая какой-то домашней работой.
Жена, экономка? Скорее последнее. Дональду вспомнился старый репортаж, где говорилась, что жена Сугайгунтунга, которая была старше его и на которой он был женат почти два десятилетия, утонула, катаясь на лодке, пять или шесть лет назад, но о втором браке там не упоминалось.
Он уже собирался совершить второй обход, когда тишину утра нарушило появление группы решительного вида юношей и девушек, которые строем поднимались по главной улице и несли плакаты с лозунгами, прославляющими Сугайгунтунга и Солукарта. Они явно намеревались устроить митинг у дома великого человека. Хотя этим они отвлекли полицейского, который побежал к ним навстречу и завел яростный спор с вожаками, их появление означало, что в сторону Дональда смотрели тридцать или сорок пар любопытных глаз. Держась как можно ближе к стенам садиков, он начал пробираться к берегу, чтобы разведать путь, которым придется повести профессора, если он уговорит его уехать.
Ленч он съел на веранде крытого соломой постоялого двора, наблюдая за жонглером с дрессированной обезьянкой, а остальные постояльцы, которые видели намного больше обезьян, чем европеоидов, наблюдали за ним. Постепенно он начал тревожиться, даже оставил недопитым последний стакан местного рисового пива, решив, что владелец слишком уж пристально его рассматривает.
Он снова побродил по путанице проулков, прежде чем вернуться на набережную как раз во время сиесты. Помимо рыбаков, дремавших в тени вытащенных на берег проа, тут почти никого не было, но он все равно прошел до совершенно пустынного участка пляжа и лишь там незаметно достал компас, входивший в оснащение коммуникомплекта. С помощью компаса он определил, какая из шести или семи темных бухточек, едва различимых в зеленой стене на дальнем берегу у подножия Дедушки Лоа, ведет к тайному лагерю Джога-Джонга.
Тут снова пошел дождь, и, вернувшись в город, он направился в контору человека, который обеспечит им переправу через пролив, так называемого вольного репортера Зульфикара Халаля. Последнего он нашел на третьем этаже ветхого дома, над складом импортера ковров. Халаль крепко спал, в комнате витал резкий запах гашиша.
«Господи, это и есть мой связник с Джога-Джонгом?!»
Сам Халаль был небритым и потасканным, его комната – завалена старыми газетами, кассетами с пленкой в наклейках и конвертами с пачками голографических фотографий. По всей видимости, она служила не только конторой, но и спальней, так как даже ширма не могла скрыть гору сваленной в углу одежды и обуви. Тем не менее…
