Василий Авенариус - Необыкновенная история о воскресшем помпейце (сборник)
Он подал помпейцу фотографическую карточку кабинетного формата. Бледные щеки молодого человека покрылись густым румянцем: он увидел, в точной копии, самого себя, поддерживаемого под руку профессором, а позади их обоих — смеющегося репортера.
— И эту картинку может теперь купить на улице всякий? — спросил он.
— Всякий, кому не жаль пяти лир. Аферист тоже этот фотограф: знал, ведь, назначить цену! Завтра, понятно, сбавит.
— Но этак все на меня пальцем показывать будут…
— Ты — герой дня; так как же иначе? А печать завершила твое торжество. Вот вторая моя новинка; слушай.
Он достал из кармана пачку газет, развернул одну газету и стал переводить по-латыни.
— Да тут и на половину нет правды! — возмутился Марк-Июний.
— Речь без красного словца — что еда без перца. Погоди, что будет еще в «Трибуне!» Сегодняшний номер мы получим из Рима, к сожалению, только завтра.
— А вы сообщили туда по телеграфу? — спросил профессор.
— Как же иначе? Целый фельетон.
— Но теперь мне стыдно будет на улицу показаться… — пробормотал помпеец.
— Стыдно? — удивился репортер. — Какой же ты после этого герой? Напротив, теперь-то тебе и глядеть орлом; вот я, дескать, какой. И я нарочно заехал за тобой так рано; ведь до обеда нам нужно осмотреть еще весь национальный музей.
— А что ж, мой друг, предметы искусства тебя и то, пожалуй, рассеют, — заметил профессор.
И вот, они втроем катят уже в коляске, по направлению к национальному музею, улицей Толедо, этой главной артерией городского движения.
Улица Толедо в Неаполе.
Непривычного человека и в иное время могло оглушить этим грохотом экипажей (в Неаполе не знают резиновых шин), хлопаньем бичей, звонками трамвая и велосипедистов, мычаньем моторов, возгласами разносчиков. Сегодня же весь этот хаос уличных звуков старались еще из всех сил перекричать газетчики, на всех углах и перекрестках махавшие своими газетами:
— Сюда, синьоры! небывалый номер: о воскресшем помпейце!
Посреди же улицы, с особенною торжественностью расхаживали продавцы фотографий: на громадном, двухаршинном шесте каждый из них нес перед собой, как победное знамя, портрет Марка-Июния в натуральную величину и орал также во все горло:
— Новейшее чудо! воскресший помпеец! Две лиры за мелкий формат, пять лир за кабинетный! Купите, купите! Восьмое чудо света! воскресший помпеец!
И «небывалый номер» газетчиков раскупался нарасхват; к продавцу «восьмого чуда» протягивались руки с тротуаров, из проезжающих экипажей.
— Давай его сюда, твоего помпейца!
Тут вдруг заметили едущего мимо подлинного помпейца.
— Per Dio! Да вон и сам он! сам помпеец!
И все прохожие, все проезжающие направо и налево уже оборачиваются к нему, не то приветливо, не то насмешливо кивают ему.
— Доброго утра, синьор помпеец!
По тротуарам народ бежит вприпрыжку рядом с ним, чтобы только не упустить его из виду: позади экипажа валит целая свита зевак, больших и малых.
— Да здравствует помпеец! Evviva!
А вот в коляску — летят и букетики живых цветов. Правда, что продавцы этих цветов бегут также за коляской с протянутой рукой, и Баланцони, расщедрившись, бросает им несколько сольди из собственного уже портмоне.
— Чем не триумфатор? — говорил он. — В древнем Риме не один из твоих старых приятелей позавидовал бы тебе!
Марк-Июний, однако, был не столько польщен, как смущен.
— Нет, наши триумфаторы принимались совсем иначе… — промолвил он.
— А как же?
— Звуки труб, рожков и флейт… Гирлянды цветов на дверях и воротах… Мостовая устлана розами… Треножники пылают; алтари, курильницы дымятся… По всему пути шествия улицы с ранней зари запружены несметною толпою; окна и крыши заняты зрителями… И вот издали доносятся радостные клики. Клики растут, обращаются в один несмолкаемый гул. Толпа заволновалась, как бурное море. Процессия приближается. Впереди — длинная вереница победных колесниц с военной добычей; за ними — такая же вереница всяких диких зверей в цепях и клетках; толпы пленников и пленниц в тяжелых оковах, могучий жертвенный бык, жрецы и Pontifex maximus (верховный жрец): наконец, и победоносное войско, когорта за когортой, во всеоружии, в лавровых венках и с масличными ветвями; и после всех — сам триумфатор в золотой колеснице, — не развалившись на мягких подушках, как я с вами, а гордо стоя и правя своими белыми конями. Глава его увенчана лаврами, и стоящий за ним раб держит еще над ним золотой венец с драгоценными каменьями. А с крыш и из окон, по всему пути, при оглушительных криках восторга, сыплется на него нескончаемый дождь венков и цветов…
— Что за картина! садись да пиши! — сказал Баланцони, жадно прислушивавшийся к отрывочной, вдохновенной речи помпейца.
— Так что же вы не пишете? — заметил Скарамуцциа, довольный, казалось, уже тем, что движение экипажа не давало репортеру тотчас записать слышанное.
— Записано, не бойтесь, — отозвался Баланцони и ткнул себя пальцем в лоб: — вон тут.
Коляска остановилась перед национальным музеем. Валившая сзади шумная толпа мигом окружила помпейца с его двумя спутниками, и те не без труда пробились на подъезд. Но и здесь им не удалось отделаться от докучного конвоя. Большинство этого разношерстного сброда, толкаясь и сшибаясь в дверях, последовало за ними в музей. Швейцар, испуганный таким небывалым наплывом публики, попытался было впускать ее с некоторым разбором; но несколько оборванных уличных мальчишек, которых он насильно высадил на улицу, с визгом и свистом тут же разбили каменьями стекла в дверях и ближайших окнах. Подоспевшие полицейские разогнали маленьких буянов.
Неаполитанский национальный музей — единственный в своем роде: это — хранилище всех древностей, найденных в окрестностях Неаполя, в том числе и в Помпее. Немногие лишь помещения отведены под картины и скульптуры сравнительно позднейших времен (начиная с Рафаэля).
Баланцони провел нашего помпейца прямо в залы средневековой итальянской школы живописи. Однако, эти произведения знаменитейших мастеров не производили, по-видимому, на Марка-Июния никакого впечатления. Довольно рассеянно слушал он и объяснения «доктора изящных искусств» о том, что каждую из этих знаменитостей можно легко признать по некоторым отличительным признакам: Рафаэля — по неземному, загадочно-мечтательному выражению его мадонн, Микеланджело — по мясистым фигурам, Тициана — по рыжеволосым красавицам, и т. д.
— Да что же ты сам-то ни слова не скажешь? — спросил наконец Баланцони. — Неужели эти картины, по-твоему, не хороши?
