Дэн Симмонс - Олимп
— Я не эту Землю имел в виду, — поправляется Манмут. — Другую, твою. Похоже, мы туда скоро отправимся.
Целую минуту сердце Хокенберри так сильно грохочет, что тот пугается за свое здоровье. Потом до схолиаста доходит: речь не совсем о его планете из двадцать первого века, которую он время от времени припоминает, на которой окончил свою первую жизнь, пока олимпийцы не воскресили ученого, взяв ДНК, книги и Бог знает что еще, не о том потихоньку воскресающем в сознании мире, где был Индианский университет, его жена и студенты. Конечно же, моравек говорит о Земле — современнице терраформированного Марса, существующей сейчас, через три тысячи лет после того, как закончил свой короткий и не слишком удачливый век преподаватель классической литературы Томас Хокенберри.
Не в силах усидеть на месте, он поднимается и начинает расхаживать взад-вперед по разрушенному одиннадцатому этажу между разбитой северо-восточной стеной и вертикальным обрывом. Нога в сандалии задевает камень, и тот летит со стофутовой кручи в уличную темноту. Свистящий ветер отбрасывает назад капюшон и длинные с проседью волосы. Рассудком схолиаст понимал уже восемь месяцев, что видимый в Дырку Марс относится к Солнечной системе будущего, где есть и Земля, и прочие планеты, но только сейчас ученый осознал простую истину: его родина — там, и она ждет.
«Голубой шарик, где кости моей жены давно рассыпались прахом… — Хокенберри смахивает слезу и вдруг усмехается про себя: — Черт, мои тоже!»
— Как же вы туда полетите? — произносит мужчина и сразу проникается нелепостью собственного вопроса.
Ведь он уже слышал рассказ о путешествии Манмута с Юпитера на Марс в компании его гигантского друга Орфу и других моравеков, не переживших первую встречу с богами. «На это есть космические суда, Хокенбеби». Хотя и возникшие словно по волшебству из квантовых Дырок, появившихся при помощи его собеседника, но все же настоящие.
— На Фобосе строится специальный корабль, — мягко промолвил моравек. — На сей раз мы полетим не одни. И не безоружными.
Схолиаст беспокойно меряет шагами пространство. У самого края неровной площадки его охватывает страстное желание сигануть вниз, навстречу гибели: этот соблазн с юных лет преследовал его на любых возвышенностях. «Не потому ли меня и тянет сюда? Мечтать о прыжке? Грезить о самоубийстве?» Пожалуй, и так. Одиночество последних восьми месяцев давит на сердце невыносимым грузом. «Теперь и Найтенгельзер исчез — улетел за компанию с индейцами в недра неведомого космического пылесоса, который очистил Землю от жителей, пощадив лишь несчастных проклятых троянцев и греков». Хокенберри знает: ему достаточно покрутить квит-медальон на груди, чтобы в мгновение ока очутиться в Северной Америке, точнее, в доисторической Индиане, и устремиться на поиски оставленного там старого друга. Однако еще схолиасту известно, что боги тут же выследят его сквозь прорехи в Планковом пространстве; потому-то он больше и не квитируется — вот уже долгих восемь месяцев.
Мужчина возвращается и темным силуэтом на фоне костра замирает над маленьким европейцем.
— Какого хрена, Манмут, к чему этот разговор?
— Ты приглашен в путешествие, — спокойно изрекает моравек.
Хокенберри тяжело опускается на ближайший камень и целую минуту не издает ни звука. Потом произносит:
— Господи, зачем? Какой от меня в подобной экспедиции прок?
Европеец по-человечьи пожимает плечами.
— Ты — существо из того мира, — просто отвечает он. — Пусть даже из другого времени. Видишь ли, на той Земле по-прежнему живут люди.
— Правда? — В голосе схолиаста звучит изумление невежды. Об этом ему даже не приходило в голову спросить.
— Да. Их не так много — похоже, четырнадцать веков назад большая часть каким-то манером переродилась в постлюдей и переселилась в города на орбитальных кольцах. Однако, по нашим наблюдениям, на планете осталось несколько сотен тысяч землян старого образца.
— Старого образца, — повторяет Хокенберри, даже не пытаясь изобразить хладнокровие. — То есть вроде меня.
— Именно, — кивает Манмут и поднимается. Его зрительная панель едва доходит человеку до пояса. Отроду не слывший великаном ученый вдруг понимает, как должны себя чувствовать олимпийцы рядом с простыми смертными. — Полагаем, тебе лучше отправиться с нами. Моравеки рассчитывают на твою бесценную помощь при контактах с людьми на Земле будущего.
— Господи Иисусе, — вновь говорит схолиаст.
После чего задумчиво поднимается, в который раз бредет к неровному краю над пропастью, в который раз прикидывает, как было бы просто шагнуть с уступа в темноту (уже не надеясь на воскрешение) и повторяет:
— Господи Иисусе.
У погребального костра скитается неутешной тенью Гектор, без устали возливая вино, покрикивая на своих людей, чтобы усерднее кормили жаркое пламя.
«Это я убил Париса, — думает Хокенберри. — Это на моей совести кровь каждого мужчины, женщины, ребенка и бога, погибших с того злосчастного дня, когда я принял вид Афины и, притворившись, будто прикончил Патрокла, выкрал якобы мертвое тело, дабы поднять Ахиллеса на битву с Олимпом…»
Хокенберри разражается горьким смехом. Плевать, если маленькая живая машинка решит, будто бы он потерял рассудок.
«А что, разве не так? Все бред и чушь! Ну почему я до сих пор не прыгнул с этого долбаного обрыва? Отчасти — стыдно признаться! — из чувства долга. Как будто бы все еще обязан отчитываться перед Музой. Нет, я точно свихнулся». При этой мысли к горлу опять подступают рыдания.
— Так вы полетите с нами на Землю, доктор Хокенберри? — негромко спрашивает Манмут.
— Конечно, гори оно все, почему бы и нет? Когда?
— Как насчет прямо сейчас? — говорит маленький европеец.
Оказывается, шершень давно и беззвучно парил где-то в сотне футов над ними, отключив навигационные огни. Черный шипастый летательный аппарат возникает из мрака с такой внезапностью, что схолиаст едва не падает с края площадки.
Особенно сильный порыв ночного ветра толкает человека обратно, и он шагает в сторону от обрыва. В ту же секунду из фюзеляжа шершня выдвигается лестница и клацает о камень. Хокенберри видит, как изнутри струится красное мерцание.
— После вас, — произносит Манмут.
6
С восходом солнца Гера вступила под своды Великого Зала Собраний, где в одиночестве, мрачно восседая на золотом престоле, ожидал ее Зевс.
— Этот, что ли? — осведомился Громовержец, кивнув на пса, приведенного супругой.
