Дэн Симмонс - Олимп
Пожав плечами, хромоногий опустил кусок мяса в один из бесчисленных мешочков.
— Не хочешь ли посмотреть погребальный обряд Париса?
— Хочу, — откликнулся Громовержец и снова воссел на трон.
А потом похлопал по ступени, которую в пылу беседы оставила Гера. Та поняла намек и покорно вернулась на место, но руку на колено Крониду класть не стала.
Бубня себе под нос, Гефест приблизился к собачьей голове, поднял ее за уши, достал из нагрудной коробки искривленный металлический инструмент и подцепил им левый глаз. Яблоко выскочило наружу без единой капли крови, зато вслед за ним потянулись, разматываясь, оптоволоконные нервы красного, зеленого и белого цвета. Когда в руке у Гефеста оказалось два фута проводов, бог огня снял с пояса какой-то другой инструмент и перерезал их у основания.
Затем он зубами снял изоляцию и налипшую слизь, под которыми обнаружились тончайшие золотые волокна. Ловко закрутив блестящие концы, Гефест подключил их к маленькой металлической сфере из очередного мешочка. Эту сферу он плотно сжал в руке, а глаз и ярко окрашенные нервы опустил в голографический пруд.
Темные водовороты немедленно сменились трехмерными изображениями. Богов окружили звуки, разносящиеся из пьезоэлектрических микродинамиков, хитроумно встроенных в стены и мраморные колонны Зала.
Правда, картинка получалась с точки зрения собаки — почти от самой земли, заполненная в основном ногами и сверкающими бронзовыми наголенниками.
— Прежние репортажи мне больше нравились, — пробормотала Гера.
— Моравеки распознают и уничтожают всех наших «жучков», даже траханых насекомых, — оправдывался хромоногий, перематывая в ускоренном режиме погребальный обряд Париса. — Нам еще повезло, что…
— Тихо! — рявкнул Зевс, и голос его раскатился под сводами, точно гроза. — Давай. Отсюда. Звук.
Несколько минут троица молча смотрела на заклание Диониса.
В последний миг бессмертный сын Кронида взглянул через толпу прямо в глаза псу-шпиону и четко сказал: «Сожрите меня».
— Можешь выключать, — промолвила белорукая богиня, увидев, как Приамид подносит факел к деревянному срубу.
— Нет, погоди, — возразил Повелитель Молний.
Минуту спустя он покинул престол и двинулся к пруду, сердито насупив брови, полыхая глазами, сжимая кулаки.
— Да как он посмел, кратковечный Гектор, молить Борея и Зефира дуть на костер, в котором жарятся яйца, потроха и кишки бессмертного! КАК ОН ПОСМЕЛ!!!
И Зевс квитировался прочь. Послышался оглушительный гром: это воздух спешил занять пустоту, оставшуюся на месте громадного олимпийца.
Гера покачала головой.
— Иногда твоего отца не поймешь, Гефест. На ритуальное заклание родного сына он смотрит не моргнув глазом, а стоит Приамиду воззвать к ветрам, папочка брызжет слюной. Совсем сбрендил.
Кузнец угрюмо хмыкнул, скатал провода, убрал глазное яблоко и металлическую сферу в мешочек.
— Что еще тебе будет угодно сегодня, дочь Крона?
Белорукая кивнула на труп собаки с раскрытой панелью на брюхе.
— Забери это.
Дождавшись его ухода, супруга Зевса прикоснулась к пышной груди — и в тот же миг исчезла из Великого Зала Собраний.
Никто не способен был квитироваться в спальные покои Геры, даже сама хозяйка. Давным-давно — если вечная память ей не изменяла, ибо настали дни, когда даже это вызывало сомнения, — богиня сама попросила Гефеста обезопасить ее чертоги при помощи волшебного искусства. С тех пор в стенах постоянно пульсировали силовые поля квантовых потоков, похожие на те, что защищали Трою и стан ахейцев по воле моравеков от божественного вмешательства, но все-таки немного иные; армированная дверь из титана удержала бы снаружи даже разъяренного Зевса, к тому же хромоногий на удивление плотно подогнал створку к квантовому косяку и запер на потайной замок, открывающийся лишь в ответ на телепатический пароль, который супруга Тучегонителя ежедневно меняла.
Послав мысленную команду, Гера сняла запор, скользнула в опочивальню, захлопнула за собой бесшовную дверь из блистающего металла и сразу направилась в ванную комнату, сбрасывая на ходу хитон и грязное белье.
Для начала волоокая опустилась в глубокую ванну (вода в нее подавалась прямо с вершины Олимпа, полученная из кристально чистого льда подземными машинами Гефеста, внедренными в огненное жерло древнего вулкана). Затем Гера с помощью амброзии отмыла с белоснежной, сияющей кожи самые тусклые пятнышки, самые неуловимые следы несовершенства.
После белорукая щедро умастила свое вечно прелестное, чарующее тело притиранием из оливок и благоухающим маслом. Поговаривали, что аромат этого масла, доступного лишь Гере, мог расшевелить не только любое божество мужского пола в медностенных чертогах Зевса, но иногда ниспускался и на Землю в виде облака, от чудесного запаха которого ничего не подозревающие смертные, охваченные вожделением, шли на крайние безумства.
Дочь великого Крона изящно уложила блистательные, душистые локоны вокруг скуластого лица и облачилась в ароматную ризу, сотканную для нее Афиной в те позабытые дни, когда богини были еще подругами. На диво гладкую ткань изукрасили бесчисленные узоры; искусные пальцы Афины и волшебный станок вплели в уток даже нити розовой парчи. Роскошное одеяние Гера подколола у высокой груди золотой брошью и обвила вокруг стана пояс, расшитый бахромой из тысяч колышущихся кистей.
После чего продела в аккуратно проткнутые бледные мочки ушей, робко выглядывавшие из темных благоухающих волн прически подобно таинственным морским обитателям, прекрасные серьги с тройными багровыми подвесками, серебристый блеск которых, острыми лучами впиваясь в сердца мужчин, безотказно разил наповал.
Наконец богиня осенила державную голову невесомым белокипенным покровом, бросавшим солнечные отсветы на розовые лепестки ее щек, и захлестнула на шелковых лодыжках тонкие золотые ремешки легких сандалий.
Ослепительная от макушки до пят, она задержалась перед зеркальной стеной, с минуту придирчиво рассматривала свое отражение и вполголоса промолвила:
— А ты еще ничего.
С этими словами Гера вышла из почивальни под гулкие своды мраморного зала и, коснувшись груди, квитировалась прочь.
Богиня любви одиноко прогуливалась по зеленым склонам Олимпа. Вечер клонился к закату, и здесь, на восточном берегу кальдеры, жилища и храмы бессмертных купались в лучах заходящего солнца. Афродита невольно залюбовалась золотым сиянием, что разливалось на севере по волнам марсианского океана и ледяным вершинам трех исполинских вулканов далеко-далеко на востоке, куда протянулась гигантская, двухсоткилометровая тень Олимпа. Правда, вид получался немного смазанным из-за привычного силового поля, которое позволяло беззаботно жить, дышать и передвигаться, испытывая почти земное притяжение, при том что на терраформированной планете царил почти абсолютный вакуум.
