Дэн Симмонс - Олимп
Хокенберри разводит руками.
— В книгах, не имеющих отношения к «Илиаде» Гомера, Париса убивает именно сын Пеанта. Из лука. Отравленной стрелой. Все сходится с рассказом Эноны. Если не ошибаюсь, во второй песни вещий слепец упоминает пророчество, согласно которому Троя падет лишь после того, как сын Пеанта вступит в сражение.
— Разве греки теперь не союзники троянцев?
Собеседник только улыбается.
— Надолго ли? Ты не хуже меня знаешь, какие заговоры плетутся, сколько подспудного недовольства закипает в обоих лагерях. Никого, кроме Гектора и Ахиллеса, не радует эта война с богами. Думаю, нам недолго ждать очередных возмущений.
— Да, но Приамид и быстроногий сын Пелея — практически непобедимая пара. И у каждого за спиной десятки тысяч верных товарищей.
— Это сейчас, — отрезвляет приятеля схолиаст. — Кто знает, когда и как в дела людей вмешаются боги?
— К примеру, помогут смертному вроде Филоктета войти в Медленное Время? — перехватывает его мысль Манмут. — Не понимаю, зачем? Согласно принципу бритвы Оккама, если бы они желали гибели Парису, Аполлон убил бы его, как все и верили. До нынешнего дня. Пока не вмешалась Энона со своими упреками. Для чего было подсылать грека… — Он умолкает и смущенно бормочет: — А, ну да.
— Угадал, — вздыхает Хокенберри. — Олимпийцы желают ускорить мятеж, убрать с дороги Ахилла и Гектора и натравить сегодняшних союзников друг на друга.
— Вот зачем этот яд, — кивает европеец. — Чтобы Парис успел рассказать первой жене, кто подлинный убийца. Теперь троянцы станут искать возмездия, и даже преданные Пелиду мирмидонцы будут вынуждены бороться за свои жизни. Умный ход, ничего не скажешь. А больше ничего интересного не случилось?
— Агамемнон вернулся.
— Без фуфла? — изумляется моравек.
«Надо будет потолковать с ним насчет молодежного сленга, — обещает себе ученый. — Такое ощущение, будто бы говоришь с новоиспеченным студентиком из Индианы».
— Ну конечно, без фуфла, — подтверждает он. — Приплыл на месяц или два раньше срока, и у него более чем странные вести.
Манмут наклоняется вперед и выжидающе смотрит. По крайней мере схолиасту так кажется, ибо совершенно гладкое «лицо» из металла и пластика не отражает ничего, кроме языков костра.
Хокенберри откашливается.
— Там, куда плавал царь, люди пропали. Исчезли. Сгинули.
В этом месте маленькому европейцу полагалось бы издать удивленное восклицание, но он молчит и внимательно слушает.
— Никого не осталось, — рассказывает ученый. — Первым делом Атрид отправился к себе в Микены, повидаться с женой Клитемнестрой и сыном Орестом. Но не нашел ни души вообще. Города обезлюдели. На столах стоит нетронутая пища. В конюшнях ржут изголодавшиеся лошади. Собаки воют у холодных очагов. Недоенные коровы мычат на пастбищах, а рядом бродят нестриженные овцы. Корабли Агамемнона обогнули весь Пелопоннес и двинулись дальше — пусто. В Лакедемоне, царстве Менелая, — пусто. На родине Одиссея, на Итаке, — пусто…
— Ну да, — вставляет Манмут.
— Постой-ка, — смекает Хокенберри, — ты в курсе! Моравекам уже известно, что города и царства греков стали необитаемыми. Но как?
— В смысле, как мы узнали? Очень просто. Все это время мы продолжали следить за ними с орбиты, посылая беспилотные летательные аппараты для записи данных. Тут целая уйма интересного материала, на этой Земле, тем более за три тысячи лет до твоих дней… вернее, за три тысячи лет до двадцатого или двадцать первого века.
Схолиаст ошарашен. Ему и в голову не приходило, что моравеки могут уделять внимание чему-нибудь, кроме Трои, близлежащих полей сражений, Дырки, Марса и пары-тройки спутников, Олимпа, богов… Черт, разве этого недостаточно?
— И когда они все… испарились? — наконец выдавливает он. — По словам царя, пища на столах была еще свежей, бери да ешь.
— «Свежесть» — понятие растяжимое, — фыркает европеец. — По нашим наблюдениям, люди пропали четыре с половиной недели назад, когда флот Агамемнона приближался к Пелопоннесу.
— Господи Иисусе, — шепчет Хокенберри.
— Вот именно.
— Вы видели, как все произошло? Ваши камеры или зонды… они засекли что-нибудь?
— Не совсем. Сначала земляне были на своих местах — и вдруг словно провалились, и наблюдать стало не за кем. Это случилось около двух часов утра по местному времени… э-э-э… в греческих городах.
— В греческих городах, — медленно повторяет Хокенберри. — То есть… ты хочешь сказать… другие люди… Они тоже исчезли? Ну, хотя бы… в Китае?
— Да.
Внезапно ветер налетает на костер и раздувает искры во все стороны сразу. Схолиаст прикрывает лицо ладонями, чтобы не обжечься, потом аккуратно стряхивает угли с плаща и туники. Дождавшись, пока нежданная буря уляжется, он подбрасывает в огонь остатки хвороста.
Не считая Илиона и склонов Олимпа — который, как выяснилось, вообще находился на другой планете, — Хокенберри бывал только в доисторической Индиане, где бросил на попечение индейцев единственного уцелевшего коллегу, когда озверевшую Музу понесло убивать схолиастов направо и налево. Рука безотчетно тянется к волшебному медальону. «Надо проверить, как там Найтенгельзер».
Словно прочитав мысли друга, Манмут поясняет:
— За радиусом пятисот километров от Трои сгинули все без исключения. Африканцы, китайцы, австралийские аборигены. Индейцы Северной и Южной Америки. Гунны, датчане и будущие викинги Северной Европы. Протомонголы. На планете никого больше не осталось. По нашим подсчетам, исчезло примерно двадцать два миллиона человек.
— Невероятно, — говорит Хокенберри.
— Пожалуй.
— Какая же мощность нужна, чтобы…
— Божественная, — отзывается моравек.
— Ты ведь не имеешь в виду олимпийцев? Они просто… ну…
— Усовершенствованные гуманоиды? Мы тоже так думаем. Значит, в игру вступили иные силы.
— Господь? — хрипло шепчет человек, некогда променявший строгую, ясную веру своих родителей-баптистов на мантию ученого.
— Что ж, может, и так, — произносит маленький европеец. — Но тогда Он должен жить на Земле или околоземной орбите. Где-то там высвободилось чудовищное количество квантовой энергии, причем в то же самое время, когда жену и детей Агамемнона будто корова языком…
— На Земле? — повторяет мужчина и озирается. Внизу, под ногами, огонь лижет погребальный сруб Париса; в городе кипит ночная жизнь; вдали горят костры ахейцев, а еще дальше мигают звезды. — Здесь?
— Я не эту Землю имел в виду, — поправляется Манмут. — Другую, твою. Похоже, мы туда скоро отправимся.
