Елена Крюкова - Беллона
Дама сидела растерянно, по белому летнему платью ползла вниз томатная паста, сползали кусочки помидоров и расплавленный в печи сыр, и белая, почти свадебная ткань впитывала красный соус и оливковое масло. Живая пицца, подумал тоскливо Юрий, вот бы снять. Но тогда уж точно на него в итальянский суд подадут.
Дама услышала его голос. Его речь. Обернулась. Вскинула голову настороженно, испуганно. Вытянула шею. Вот-вот вспорхнет, улетит, белая птица. Вокруг ее головы вилась седая, серебряная коса, вкрадчиво обкручивала лоб, заворачивалась за ухо с пронзительно сверкающей алмазной сережкой.
- Господи, - сказала седая дама по-русски. - Господи!
Ее смуглая сухопарая рука поймала падающую с подола пиццу и нервно, крепко сжала, смяла. Раздавленные томаты поползли между пальцев.
- Русская, - сказал Юрий и шагнул вперед. - Ой, да что же это я наделал!
Одним шагом допрыгнул до стола дамы. Встал на колени перед ней. Фотоаппарат мотался на груди, мешал собирать у нее с колен несчастное кушанье. Футляр в соусе извозился.
- Встаньте, - сказала серебряная дама тихо, - встаньте скорее. Вы русский турист? Вы надолго в Риме?
- Простите...
- Бросьте! Я рассержусь! Все чепуха. Ждите меня здесь!
Она встала, высокая, гордая, выше его ростом, и, не качаясь на высоких каблуках, твердым, почти строевым шагом прошла к двери кафе и вошла внутрь. В туалет, догадался Юрий и стал ждать. Скоро явилась: все платье мокрое, но чистое, и когда, и чем успела отстирать? Смеялась.
- Ну все, я как из моря! Как на пляже! Точно?
Он старался хохотать вместе с ней, хоть краска стыда со щек не сходила.
- Точно!
Вместе смеялись, хорошо, весело.
Дама, превратившись в девчонку, схватила его за руку.
- Откуда вы приехали? Из Москвы?
- Нет, не из Москвы! Из... Козьмодемьянска... это, знаете, на Волге...
Застыдился своего маленького, затерянного в лугах и полях городочка.
- Все равно! - Она сжимала его руку. - Расскажите про Россию!
- Про Советский Союз?
- Про Советский Союз!
- Попробую...
- Там у вас сейчас большие перемены! Горбачев хочет все изменить! Чтобы больше было свободы!
- Да. Чтобы больше было свободы.
Он больше не знал, что сказать. Сидел напротив нее за ее столиком. Тоскливо покосился на бутылку граппы -- на своем столе.
- Можно, я нам сюда выпивку возьму? Я заказал, вон принесли.
- Конечно!
Она улыбалась белыми, ровными зубами, алмазы в мочках резали сияньем воздух. Солнце палило. Машины шуршали по асфальту, гудели. Туристы из его группы осуждающе глядели на него, болтающего с незнакомой женщиной. Гид, из-за чужих голов, одобрительно помахал ему рукой: давай, брат, не теряйся! Он цапнул со стола граппу и зеленый бокал и опять присел к ней, на плетеный соломенный стульчик, поближе.
Разлил граппу по бокалам. Глянул на седовласую. Ее лицо внезапно сделалось чудесно молодым, ярким, розовели щеки, и морщин вроде было уже не так много. Он склонил набок голову, она ощупывала глазами его загорелое раскосое лицо.
- А вы нерусский.
- Нет, русский.
- Ну что вы мне говорите!
- У меня бабушка чувашка.
- Вот это ближе к истине.
- А вы... здесь живете?
Она продела ножку бокала сквозь пальцы, баюкала бокал в ладони.
- Нет. В Америке. Я прилетела в Италию в гости.
- А! А я думал, вы туристка, как и я же!
- У меня здесь похоронена подруга. Даже и не подруга, а... - Она задумалась. Грела ладонью граппу в бокале. - Не знаю, как вам объяснить.
- Не объясняйте, - он махнул рукой, - если не надо, то не надо.
- Сначала я у нее была служанкой, а потом... Я, знаете... Это как-то сразу трудно... Но тогда вы ничего не поймете, если я... Я была в лагере. Ну, в концлагере. В Аушвице.
- Где, где?
У Юрия вспотели руки. Он поставил бокал на стол.
- В Освенциме. Так по-польски. По-немецки -- Аушвиц. Она была моей хозяйкой. Она... была... главной... над женскими бараками. И помощницей врача. Она убила много людей. Очень много. Я ей прислуживала. Меня угнали на работу в Германию. Так получилось. Слава Богу. Ведь я осталась жива.
Дама смущенно улыбнулась и подняла бокал.
Юрий схватил свой. Ударил бокалом о бокал. Все плыло вокруг. Он ничего не понимал. Мокрое платье дамы облепляло ее плечи, грудь и живот, у нее была еще очень красивая фигура. Стройная. Под мокрым шелком ясно обозначались клавиши ребер, впадина пупка. Шею обматывала связка жемчугов. Искусственный или настоящий, подумал он, черт знает. Солнце падало наискось, из-за края полосатого тента, ей на колени, и шелк быстро высыхал. Она повела плечами и пригубила граппу.
- Ах... Хорошо!
У Юрия тряслись губы, и он выпил граппу залпом, чтобы успокоиться.
- Вы такой впечатлительный, - утешающе сказала дама. - Не надо мне было про войну. Давайте о чем-нибудь хорошем. Как вы живете в этом вашем... Кусмо... Космо...
- Козьмодемьянске.
- Козьмодемьянске.
- Живу хорошо. Жена Раиса, двое детишек у нас, девочки. Я фотографирую, а еще летом как строитель подвизаюсь, строю дома, баньки... ну, в марийских деревнях. Платят мне! Я фото цветные делаю. Места у нас красивые. Леса, грибы. Напротив, знаете, Юрино на Волге, там замок графов Шереметевых, так я там народу -- ужас сколько наснимал! Тьму. Так и живем... хлеб жуем. Не жалуемся! А вы там как, в Америке?
Она еще один глоток сделала. Скулы ее горели. Она опустила глаза, и он увидел: у нее ресницы тоже седые, белые, как у альбиноса.
- Я была замужем. И у меня тоже было двое детишек, как у вас. - Подняла глаза. Они насквозь были высвечены ярким, жестким светом. Он видел дно ее жизни, ее души. - Мой муж занимался автомобилями. Процветал. Девочки очень красивые... были.
- Были?
Он уже все понял.
- Мы все разбились на машине. На его новой машине. Он дорого купил. Самую новую, последнюю модель. Очень красивая машина. Как женщина. Такие женские формы. Плечо... бедро... - Она повела в воздухе рукой. Он не понимал, шутит она или нет. - Мы поехали во Флориду. На океан. На пляжи. Я хотела показать девочкам океан. Искупаться. Вдоволь накупаться в теплом море. В синем море. На просторе.
Он понимал: она говорит сейчас, просто чтобы говорить, чтобы выговориться. Застыл. И граппа куском льда застыла в бокале.
- Муж водил машину хорошо. Даже очень хорошо. Ездил быстро, но грамотно. Он безупречно водил машину. Не придерешься. Мы сначала хотели приехать в Новый Орлеан. Девочкам показать город. На подъездах к Новому Орлеану на встречную выехала грузовая фура. Она снесла нам весь левый бок. Я сидела справа, на заднем сиденье. Муж и Дези погибли сразу. Лили еще жила трое суток. Еще жила. Пока она жила, жила и я. А потом я умерла. А потом меня воскресили. Но я до сих пор не знаю, зачем.
