Елена Крюкова - Беллона
Обнимитесь, миллионы... Слейтесь... в радости...
Тихо! Встань. Птица не поет больше. Тишина оборвалась. Гул. Он растет и поднимается издали. Изнутри? Извне? Кончилась тишина твоя. А где же, Неника, радость твоя?
Не бойся. Это просто гроза. Молнии играют. Тучи наплывают. Дождь встает стеной. Слейтесь в радости...
...одной...
[елена дьяк-померанская - ажыкмаа хертек]
Дорогая тетя Ажыкмаа!
От вас давно не было писем, и я беспокоюсь, как вы там, моя милая? Все ли хорошо со здоровьем? Сегодня день рождения Ники, я всегда помню про ее день рождения и отмечаю его. Вот сегодня на Никин день рождения я испекла пирог с ягодами, раньше мама тоже такие пироги летом пекла. Почему-то подумалось, что мы с Никой родились в один месяц, в августе. Не представляю Нику седой и с морщинами. Она для меня навсегда останется веселой девочкой со смоляными волосами и хитрыми раскосыми глазенками. Я нашла ее старую фотографию и повесила в рамочке над кроватью в нашей спальне.
У нас с мужем все хорошо. Недавно отметили ему юбилей. Гостей пришло много, дарили подарки, были и взрослые и дети, детки даже написали мужу песню, исполнили и посвятили, и преподнесли ноты и слова. Я играла и плакала. Очень слезливая я стала, сама себе удивляюсь. Надо, наверное, купить в аптеке валерьянки или какое другое успокаивающее. В Америке, наверное, хорошо с лекарствами: можно такое купить, чтобы навек забыть все горе. Говорят, сейчас такие таблетки уже есть.
У нас стоит ужасная жара, необыкновенная, такой еще никогда не было, даже когда мы жили в СССР. Сорок два градуса по Цельсию днем, ночью плюс тридцать. Я задыхаюсь и пью корвалол и валидол. Это старые советские лекарства, я новые не покупаю, для нас с мужем слишком дорого.
Машину мы так и не купили, не на что. А вот Славик хочет купить, хотя ему тоже не на что пока. Но он верит, что заработает. Я уже получаю пенсию, но с работы не ушла - пенсия очень маленькая. А в советские времена, при Сталине и Хрущеве, ведь тоже была очень маленькая: я вспомнила, что моя бабушка, мамина мама, получала пенсию двадцать восемь рублей, и, чтобы свести концы с концами, пускала квартирантов.
Я убедилась за всю свою жизнь: жизнь всегда тяжела, она просто никогда не бывает легкой и сытой. И богатые тоже трудятся. И тоже плачут. Как и бедные. Был такой фильм: "Богатые тоже плачут". Я смотрела и плакала, такой хороший фильм. А у вас в Америке его показывали?
Я благодарю Бога за каждый день. Хочу жить долго. Но как Бог даст. Никто из нас не знает, когда уйдет. Вот о вас беспокоюсь: как вы там одна? Вы хоть кошечку заведите себе. Будете сидеть в кресле, гладить бархатную кошечку и тихо плакать. Я часто подхожу к рисункам Ники, прикасаюсь к ним, глажу рамку, как гладила бы Никины волосы. Муж позолотил рамки, теперь рисунки как будто в нарядном платье. Я смотрю на войну на рисунках и все думаю: Ника умела летать по временам, ей это было дано. А нам - не дано.
Целую вас крепко-крепко, моя дорогая тетя Ажыкмаа. Я очень люблю вас и буду любить всегда. Не забывайте меня. Всегда ваша Лена.
[италия кафе сын ивана]
- Мне, пожалуйста... э-э-э, как это по-английски... черт!.. вэн, вина немного!
За ресторанным столиком, на ярком и жарком солнце, в кафе, на открытой веранде, в виду шумной улицы и бегущих мимо римлян, русский, не знающий итальянского языка, на пальцах показывал официантке, сколько же все-таки вина ему принести: столько или вот столько.
- Вот столько? - Официантка показывала пальцами размер длинного бокала. - Что господин желает? Бароло? Барбареско? Вальполичеллу? Речотто? А может, кьянти Брунелло ди Монтальчино?
Русский сжал кулак, изображая невероятную крепость напитка.
Официантка откинула голову с тяжелым черным пучком и расхохоталась:
- А, граппу! Так бы сразу и сказали!
Русский беспомощно развел руками. Засмеялся.
Так смеялись оба, заказчик и обслуга, и посетители кафе на них оглядывались.
Русского звали Юрий Макаров, и он приехал из СССР в Италию поснимать на хороший фотоаппарат страну, людей и великие произведения искусства. Юрий работал фотографом в маленьком городишке Козьмодемьянске, а об Италии много читал книжек и глядел альбомов; и вот однажды сказал жене: я буду не я, а в Италию съезжу! Возьму и съезжу, и баста!
Жена Рая не знала, что "баста" - итальянское слово. Да и сам Юрий не знал.
Однако слово оказалось волшебным: и денег всего за год удалось накопить, и путевки в иные страны подешевели.
- Граппа? Красиво звучит, черт побери! Давай, тащи граппу!
Закивал согласно. Черноволосая официантка все так же смеялась, записывала в блокнотик заказ. Смуглая грудь поднималась в овальном вырезе платья, и Юрий косился на этот вырез, глаза сами туда так и ныряли. "Каково снять девчонку голой в постели? Порнография. В Союзе посадят. И не пикнут. А Рая узнает?".
Туристы, вся его группа, сидели за другими столиками, между столами сновал гид, вскрикивал, руками махал, мешая итальянские и русские слова.
Юрий оглядывался по сторонам. Узкие, с чувашским прищуром, хитрые веселые глаза все впитывали, запоминали. Он был сам себе фотоаппарат. Настоящий фотоаппарат висел у него на груди, на ремешке. Светло-желтые, цвета соломы, волосы поднимал легкий теплый ветер -- столики кафе стояли под широченным полосатым тентом, и можно не бояться, что голову напечет. Официантка уже несла на подносе бутылку граппы, огромную пиццу и похожий на огурец зеленый бокал.
- Может, воды желаете? - спросила весело.
Юрий пожал плечами, улыбнулся. У него не хватало трех верхних зубов. Время съело. А к зубному недосуг сходить. Да и страшное это кресло. Пытают тебя сверлом, не зуб, а мозги дырявят.
Ушла красивая девушка, вильнув задом, махнув короткой юбчонкой. Юрий проводил ее глазами и принялся за пиццу. То ли нож попался тупой, то ли вилку плохо упирал в тарелку, да выскользнула пицца из-под руки, как скользкая живая рыба, и полетела -- вбок и вверх, и шлепнулась, подлая, прямо на грудь женщине за соседним столиком!
Юрий встал из-за стола, краснее красного перца.
Руку к груди прижал.
- Извините меня, простите великодушно...
"Что бормочешь, дурак, тут же никто русского не знает, болтай не болтай. Ох, теперь придется заплатить ей! Штраф какой-нибудь. Ведь такое красивое платье даме попортил, рукосуй. Тебе бы не по Италиям ездить, а в хлеву коровьем навоз нюхать".
Дама сидела растерянно, по белому летнему платью ползла вниз томатная паста, сползали кусочки помидоров и расплавленный в печи сыр, и белая, почти свадебная ткань впитывала красный соус и оливковое масло. Живая пицца, подумал тоскливо Юрий, вот бы снять. Но тогда уж точно на него в итальянский суд подадут.
