Елена Крюкова - Беллона
Обзор книги Елена Крюкова - Беллона
Крюкова Елена Николаевна
Беллона
Елена КРЮКОВА
БЕЛЛОНА
роман
Правда прощения
Некоторые темы только кажутся исчерпанными, даже дежурными. До того момента, когда является тот, кто докажет их неисчерпаемость, взглянув на них под новым углом, с нового ракурса, новыми глазами.
Что можно сказать спустя семь десятилетий о Великой Отечественной, о фашизме, о концлагерях? Спустя семь десятилетий, в течение которых были написаны горы документалистики, стихов, романов, научных работ и аналитических статей - что принципиально нового может быть сказано?
Новое - есть. Чтобы сказать его, был нужен голос достаточно смелый - озвучить истину, которая нужна нашему времени. Живую - пусть и художественную - правду, с которой нам всем жить дальше. Правду прощения. Правду того, что детство должно быть детством, а не нескончаемым ужасом и не постоянной тревогой.
Роман Елены Крюковой "Беллона" - о великом прощении за то, чего нельзя забыть, но простить необходимо. Простить расстрелы, пытки, газовые камеры - все, что придумал человек-фашист для человека с иными убеждениями, иным цветом кожи, иной метрикой...
Фашист - и вдруг человек? Да - человек. Может быть, уже бывший, может быть, гнилой, слабый, ужасный, жестокий. Но - человек. Крюкова не вешает ярлыков, не выбирает монохромных решений. Она пытается разобраться в том, что должно сломаться в человеке, чтобы он стал убежденным фашистом, делящим людей на сорта. И пытается найти, чем можно (если можно!) излечить эту пагубу души человеческой.
Грандиозная задача, и решение ее требует вовлечения многих персонажей. Пёстрая, многонациональная толпа помогает понять, что военное время не было каким-то особым, эпическим и далёким.
Люди, на чью долю выпали сороковые, становятся не фигурами памятников, а теми, кого можно взять за руку - читатель видит, как отчаянно пытается спасти свое дитя узница концлагеря киевлянка Двойра, как не может расстрелять фашиста Гюнтера Вегелера Иван Макаров... Это цветной мир без четко очерченных границ "черного" и "белого", в этом мире есть одна правда - созидательная правда человечности, носителями которой являются все герои.
Читатель становится свидетелем знакового момента, когда ослабевший и обезумевший Гитлер перед своим смертным часом видит собственных нерожденных детей, поющих на его свадебном обеде в почти павшем фашистском Берлине. Это и есть та награда грешнику, о которой некогда говорил Христос - быть приговоренным к себе, вечно бежать от собственных кошмаров, зная, что от них нет спасения. Человек ли Гитлер Крюковой? Все-таки - человек, пусть и страшный. Но и в нем есть полустертая, полузабытая искра неразрушения...
Странный это коллаж - читатель романа побывает и в тылу русских в Горьком, и у газовых камер Освенцима, увидит руины Сталинграда и обеды Гитлера. Но, наверное, только так и можно понять, сколько судеб перепутала безумная война.
Автор не приукрашивает и не отменяет ужасов "коричневой чумы" - в книге есть и ямы с горами расстрелянных людей, и страшные утренние переклички, которые становятся последними для многих узников - часто лишь по прихоти надзирателей. Но даже в надзирательнице Освенцима Гадюке, убившей множество людей, остаются крохи человеколюбия - она спасает и выхаживает Лео, ребенка погибшей Двойры.
Грязь остается грязью, кровь - кровью, смерть - смертью. Магда Геббельс убивает своих детей: им не место в мире, которым правят "красные". Кинорежиссер Лени Рифеншталь приезжает в Освенцим и понимает, чем на самом деле обернулась для военнопленных нацистская идея, и решает снять кадры жуткой правды, помимо предложенных постановочных съемок.
Но все-таки главным фиксатором происходящего в этом мире, перевернутом и искалеченном войной, остаются детские глаза, жадно впитывающие все детали происходящего. Глаза, от которых в мирное время скрывают и меньшее зло, видят всю войну как она есть - с голодом, вшами, расстрелами. Дневники этого детства предпосланы каждой главе, и, читая их, сознаешь: прощая, нельзя забывать этого не наевшегося, не наигравшегося детства, главной радостью которого было - уснуть в тишине, не под свист орудий.
Этим детям суждено пройти разными тропами, выжить чудом и быть воспитанными в чужих семьях. Но это - трудная победа самой жизни над смертью.
Автор считает свою книгу данью детям войны - уже уходящему от нас поколению...
В финале Крюкова дает монументальное полотно, настоящее послание тонкого мира: Великая Матерь кладет руки свои на головы своим сыновьям, белокурому немцу и белокурому русскому, братьям-близнецам, а вокруг водят хороводы небесные дети. Эта правда прощения больше многих ныне известных нам правд. Но со временем мы ее примем, это - правда будущего. Правда прощения, которое не равно забвению.
Анастасия Ростова
Всем детям, пережившим войну.
Их глаза глядят на меня.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ
[нью-йорк февраль вдова]
Там и сям каменные дома, домищи, домишки. То железом крытые, то черепицей, то залитые серой мглой бетона, и птицы, мимо летящие, свободно и весело испражняются на крыши покатые и островерхие, плоские и бугристые. Птичий помет засыхает и становится цвета неба, невидимый глазу.
В ранний час эти худые, обтянутые черными чулками ноги в высоких шнурованных ботинках выходят на крыльцо большого серого каменного мешка; мелко, скромно и опасливо перебирая, спускаются по ступеням. Эти руки, облепленные черными ажурными перчатками, - в ажурные дыры видна кожа мертвенного цвета белых бабочек или их личинок, - хватаются сначала за дверную медную ручку, потом за перила, потом за воздух; руки слепые, а ноги зрячие, пусть лучше ноги видят и идут.
Ноги идут. Ноги идут. Ступни поют -- они хорошо отдохнули за ночь. Туловищу кажется, что ноги идут бодро и быстро; это ошибка. Ноги дрожат и чуть подламываются на несоразмерно высоких каблуках. Каблуки непрочно держатся, гвозди расшатались, клей рассохся, вот-вот отлетят, и тогда ноги захромают и испуганно остановятся. Но пока идут, идут.
Пальцы ощупывают острые локти. Теплое старомодное пальто защищает локти, запястья, плечи от пронизывающего океанского ветра. Запах сырой пустоты. Он обнимает ноздри и вползает в них, и забивает их, и вливается в легкие, и нельзя дышать, а можно только растаращить глаза и раздвинуть губы в жалкой улыбке.
