Алла Конова - Свет глубоких недр
И наконец слова из камеры смертников:
«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»
Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.
На старом газетном снимке — поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…
6
Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.
Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.
Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.
И вдруг набросился на Лельку:
— Почему вы не захотели институт кончать?
И, не дав возможности ответить, продолжал:
— Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет — только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?
Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.
Такой голкипер наверняка запросто доставал рукой штангу.
— Все забросил… Азарт! Упорство!
И задумался.
— А может быть, это и есть главное…
Улыбнулся Лельке.
— А у вас есть это самое: и азарт и упрямство.
И чуть подмигнул, заменив слово «упорство».
В этот день Лелька возвращалась с работы вместе с Эдиком.
Ей всегда с ним легко. Что хочешь — то и болтай, что вздумается — то и делай. Но сегодня чувствовалась какая-то неловкость.
Весна… Весна растопила дорожки. Здания серые, влажные от испарений… Почерневшие ветви деревьев. Звуки дрожат, звуки особенно долго висят в воздухе.
Лелька устала. Она очень уставала в лаборатории. Конечно, действовал воздух всегда с примесью аммиака, с удушающими испарениями кислот. Прогулка необходима, прогулка возвращает бодрость.
Но Эдик нервничал. Курил одну папиросу за другой и метко бросал окурки в урну.
— Иногда чувствуешь себя последним подлецом. Особенно рядом со Стариком. И пожалуй…
Он мельком взглянул на нее.
— …рядом с тобой…
И опять смотрел себе под ноги, в талый снег на асфальте.
— С тобой можно быть самим собою. Ты легкий человек. А я…
Он горько улыбнулся.
— …Только хочу казаться легким…
Бросил потухший окурок за штакетник.
— Тебе повезло. Ты в отца. А Петр Петрович всегда знает, чего хочет. А мой папан…
Теперь Эдик улыбался иронически.
— …сбитый с толку праведный коммунист. Верил в Сталина, как в бога. А теперь…
С досадой махнул рукой.
— Неудачник! И я такой же — из породы неудачников…
— Поэтому и ресторанчик…
— Да! И ресторанчик!
Он умолк, раздраженный ее словами.
— Сам знаю: дело во мне, а не в ресторанчике. Как будто все равно! Все прахом пойдет… Безыдейное мы поколение.
— И я?
— Ну, ты! Ты слишком правильная. А почему не спрашиваешь: что у меня общего с теми девицами?
— Не интересует!
— Такая мелочь, как я, тебя, конечно, не может заинтересовать.
— Я этого не сказала, — уже с досадой ответила Лелька.
— Думаю, что никогда не смог бы полюбить тебя; ты чересчур простая, вся на виду.
— Не нуждаюсь!
— Не сомневаюсь… Но я становлюсь пошлым… Меня все бесит, раздражает… Тяжело.
— Обратись к психиатру.
И все так же легко ступала, почти не замечая его. Усталость уже прошла. И Лелька отмечала все: и бурую тяжесть слежавшегося снега, влагу ветра… А главное, голоса детей.
— Слишком мало работаю. Вот откуда пустота…
— Работа не для того, чтобы забываться, — в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.
— У тебя бывает такая беспросветная пустота?
Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура- девушка с перекошенным лицом.
— Ты? — изумился Эдик.
— Ее хочу посмотреть! — бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.
Эдик подступил к ней вплотную.
— Убирайся вон!
Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.
— За чужими мужьями охотишься!
Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…
А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…
— Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..
Эдик догнал ее в метро.
— Леля! Леля! Прости!
Он был жалок…
Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…
Леля успокоилась.
Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.
7
Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки — термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец — эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.
Помог недавно полученный кремний-пластик — силико-лизавирол.
К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.
Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения — полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.
Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.
Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.
Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.
