Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)
Барабаны показывали сливу, лимон и колокольчик. Раздался отчетливый металлический щелчок, означающий проигрыш, и лицо ее мужа исказилось в гримасе.
Флора тихонько коснулась его рукава и сказала:
— Франклин, дорогой, уже поздно.
Он обернулся и уставился на нее, какое-то время не узнавая, роясь в своем сознании, чтобы воссоздать мир, покинутый несколько часов назад, и не представляющийся теперь ему реальным.
— Стой здесь, Флора, — сказал он. — Мне нужны серебряные доллары. Никому не позволяй трогать эту машину, поняла?
— Франклин, дорогой… — полетел вслед ему ее голос и пресекся, ибо муж был уже далеко.
Она видела, как он достал из бумажника купюру, подал ее в окошечко и получил взамен тяжелую пригоршню долларов. Потом вернулся, прошел мимо нее и принялся одну за одной кидать монеты в машину. Он опустил пять долларов, прежде чем Флора снова взяла его за рукав, на этот раз более решительно, не дав бросить очередной доллар.
— Франклин! — голос ее зазвучал более твердо. — Сколько ты проиграл? Ты играл всю ночь?
Его ответ был краток: — Да.
— Но ведь ты, наверно, проиграл много денег?
— Очень возможно.
Флора облизнула губы и попыталась улыбнуться.
— Но, дорогой, ты не думаешь, что пора остановиться?
Он взглянул на нее, словно она предложила ему выпить банку краски.
— Остановиться? — почти выкрикнул он. — Как я могу остановиться, Флора? Господи, как я могу остановиться? Я проиграл очень много. Проиграл очень много! Погляди! Погляди на это. — Он ткнул пальцем в надпись над машиной: «Специальный приз — 8000 долларов». — Видишь? — сказал он. — Когда она заплатит, ты получишь восемь тысяч долларов! — Он снова повернулся к машине, обращаясь скорее к ней, чем к жене. — А теперь самая пора платить. Если человек стоит здесь достаточно долго, эта штука просто обязана заплатить.
Словно для того, чтобы подтвердить логику своих слов, он сунул в щель новую монету, дернул рычаг и вперил взгляд во вращающиеся барабаны. Вишня и два лимона. Три доллара скатились в монетоприемник. Снова он выиграл меньше, чем проиграл, да еще на глазах у Флоры. Он потерял пять долларов и испытывал то едкое раздражение, что приходит с проигрышем.
— Франклин, дорогой, — начала снова Флора, — ты ведь знаешь, как ты плохо чувствуешь себя по утрам, когда поздно ложишься спать…
Он бешено обернулся к ней и закричал: — Флора, почему бы тебе не заткнуться?
Она отпрянула с побелевшим лицом. Ее прямо-таки бросило в дрожь со стыда за его дурной характер. Франклин заметил это, и на душе у него полегчало. Он всегда испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда кричал на Флору. Она была такой беспрекословной, такой слабой. Словно кусок теста, который месят, мнут, бьют. И она стоила того, чтобы на нее кричали, потому что могла как-то реагировать. В отличие от машины, которая столько времени была его врагом, его мучителем. Ему хотелось ударить машину, расцарапать ее, выбить ее дурацкие глаза, сделать ей больно. Но машина была бесстрастна и неуязвима. В отличие от Флоры. Флоры с ее мышиным личиком. В какой-то момент ему захотелось ударить ее, разбить ее лицо кулаком.
Но кричать на жену и видеть ее реакцию было почти так же приятно.
— Я терпеть не могу грымз вроде тебя, Флора! — закричал он.
На них стали оглядываться.
— Я не могу вынести, когда женщина подглядывает из-за плеча и приносит тебе неудачу.
Он услыхал, как всхлипы прервали ее дыхание, и это подбавило масла в бушующий в нем огонь.
— А именно это ты и делаешь, Флора… Ты приносишь мне неудачу. Ты и твой Лас-Вегас. Ты и твой чертов конкурс. Убирайся с глаз моих, поняла? Убирайся сейчас же!
Флора предприняла слабую, жалкую попытку протеста:
— Франклин, пожалуйста, ведь люди смотрят…
— К черту людей! — заорал он. — Плевать на людей! Пусть катятся ко всем чертям!
Он повернулся и вцепился потными руками в машину, плотно сжав губы. На лице его смешались злоба от преследующих его неудач и лихорадочное выражение, типичное для азартных игроков.
— Вот единственное, что меня интересует, — сказал он. — Эта машина! Эта проклятая машина! — Злость его стала еще сильней. Неудачи отступили на задний план. Он ударил кулаком по передней панели автомата. — Просто бесчеловечно, как она сперва позволяет тебе немного выиграть, а потом забирает все обратно. Это издевательство. Посулит, поманит. А потом… — Он бросил в щель еще один доллар, обеими руками дернул рычаг.
Барабаны показали две сливы и лимон, раздался глухой щелчок, и установилась тишина.
Он больше не видел Флору, не видел людей, собравшихся позади нее. Он не слышал шума вокруг, не видел света люстр, не чувствовал ни покрывшей тело испарины, ни исказившей лицо гримасы. Перед ним стояла машина. Машина с человеческим лицом. Она обобрала его, и он должен был заставить ее заплатить за это. Он должен был отомстить за себя, и единственным доступным ему оружием были серебряные доллары. Он бросал их в прорезь, дергал рычаг, смотрел, слушал, ждал.
Он не видел, как Флора, прижав к лицу носовой платок, выбежала из зала. Он не слышал, как какой-то мужчина в кашемировом спортивном пиджаке громко сказал своей жене, что «маленький человечек просто помешался на этой машине». Подошедший официант спросил, не желает ли он выпить. Он не посмотрел на официанта и не ответил ему. В мире Франклина Гибса остались лишь две вещи: он сам и машина. Все остальное перестало существовать.
Он был маленьким, старомодно одетым человечком с ожесточенным лицом, и он стоял перед машиной, пичкая ее серебряными долларами в надежде, что ее вырвет. Он был теперь оконченным наркоманом, глубоко и надежно сидящим на игле, и в пять утра, когда зал опустел и в нем никого не осталось, — он еще не знал, что по всем медицинским меркам сошел с ума.
Из всего, что поддерживало его обычно в хизни: воли, твердолобости, самомнения и предубеждений — сковал он себе доспехи, в которых вышел этим утром на битву с машиной. Бросить монету, дернуть рычаг. Бросить монету, дернуть рычаг. Еще и еще. Не останавливаясь. Не прерывая последовательности: ладонь-рука-глаз-ухо. В его жизни наступило новое времяисчисление. Рано или поздно эта машина заплатит. Он положит ее на лопатки. Она признает его превосходство, выплюнув восемь тысяч серебряных долларов. Это единственное, о чем он думал, не видя ни света занимающейся зари, ни чего-либо еще кроме «однорукого бандита», перед которым он стоял лицом к лицу, один-одинешенек во всем мире.
Когда ночной кассир окончил работу, то, пожелав сквозь с трудом удерживаемую зевоту доброго утра сменщику, он обратил его внимание на забавного коротышку, восьмой час стоящего у машины.
