Майкл Муркок - Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
— Подумаешь, туземцы! — презрительно фыркнула Тотса.
— А не исключено, что они бы вас поразили, Тотса! — сказал Картер несколько запальчиво. Им овладело вдохновение. — Между прочим, я устроил так, чтобы эта возможность вам представилась. Пригласил одного местного вождя станцевать для нас после обеда. Полагаю, вы сочтете, что именно это зрелище вам многое разъяснило.
— Разъяснило? Каким же образом? — усомнилась Тотса.
— А уж это, — сказал Картер, с едва заметным торжеством водружая бокал на бар, — я предоставляю выяснить вам самой. Теперь, с вашего позволения, мне следовало бы, выполняя долг хозяина, обойти других гостей.
Он отошел, чувствуя особого рода приятную теплоту в теле. Потом, улыбаясь, направился к Рэйми, все еще распевавшему под гитару баллады для сестры Тотсы.
— Превосходно, — оценил Картер, когда песня закончилась. Немного поаплодировал и подсел к ним. — Что это за песня?
— Ее написал Ричард Львиное Сердце[40], — хрипло ответил Рэйми и обернулся к женщине. — Еще глоток, Ани?
Картер попытался просигналить глазами исполнителю баллад, но тот уже нажимал кнопки на столике рядом с их креслами, и миниатюрный блок, отделившись от бара, покатился к ним, извлекая из своего чрева напитки. Картер тихо вздохнул и откинулся в кресле. Может, чуть позже удастся предупредить Тотсу, чтобы она не спускала глаз с Ани.
Он позволил себе еще один бокал. С каждым глотком голоса в холле звучали все громче. Невозмутимой оставалась только Ани. Посиживала, целиком занятая главным своим делом, выпивкой, и прислушивалась к беседе между Рэйми и ним, Картером, так, как если бы она была — неожиданно пришло на ум Картеру — на шаг в стороне, за какой-то стеклянной стеной, куда звуки и движения реальной жизни если и доходили, то приглушенными. Поэтичность этой вспышки озарения — ибо Картер не мог иначе квалифицировать свою мысль — так сильно подействовала на него в эмоциональном плане, что он потерял нить беседы и, комментируя слова Рэйми, ограничивался лишь нечленораздельными звуками.
Надо бы мне снова заняться литературой, решил он.
Как только представился удобный случай, Картер извинился и прошествовал в угол, где болтали женщины.
— ...Земля, — говорила Лили, — для доктора и меня навсегда останется незабываемой. О, Карт... — не успел тот усесться в кресло напротив, а она уже разворачивалась к нему. — Вы должны когда-нибудь взять эту девочку на Землю. В самом деле должны.
— Вы считаете, она из тех, кто «назад, к природе»? — спросил с улыбкой Картер.
— Как вам не стыдно! — Лили снова повернулась к Уне. — Заставьте его взять вас!
— Я говорила ему об этом. И не раз, — сказала Уна, беспомощным жестом опуская бокал на откидной столик рядом с собой.
— Ну вы же знаете, как говорят, — улыбнулся Картер. — Все болтают о Земле, но никто и никогда туда так и не соберется.
— Мы с доктором собрались. И это было незабываемо. Я, конечно, не о том, что там видишь, а о том, что при этом чувствуешь. Ведь мои предки всего пять поколений назад жили именно там, на Североамериканском континенте. А у доктора совсем еще недавно жила родня в Турции. Что бы там ни говорили, но, когда поколение сменяется поколением вдали от родного мира, людей настоящей породы остается все меньше и меньше.
— Да теперь это уже и не накладно, — заметила Уна. — Сейчас каждый богат.
— И словечко же вы подыскали — «богат»! Надо говорить «способен», дорогая. Вспомните, мы ведь приобрели наши «богатства» благодаря нашей науке, а та, в свою очередь, есть плод наших способностей.
— Ну вы же понимаете, чтб я имею в виду! Главное в том, что Карт туда не хочет. Не хочет, и всё.
— Я человек простой, — сказал Картер. — Мои литература, музыка, садоводство — здесь, и в паломничества меня не тянет. Разве что в неотложное паломничество на кухню, надо бы присмотреть за официантами. Если позволите...
— Но вы так и не ответили жене, возьмете ли ее на Землю в ближайшее время, — капризно упрекнула его Лили.
— Да слетаем, слетаем, — ответил Картер уже на ходу и добродушно помахал рукой.
По пути через комнату, залитую закатным солнцем, в столовую и расположенную за ней кухню (слово-то какое уютное!) хорошего настроения у него слегка поубавилось. Общение с официантами всегда было делом щекотливым, а тем более теперь, когда все они — артисты, работающие из любви к искусству, не иначе, и чаевыми на них не повлияешь. Не худо бы вообще закрыть глаза на эту часть приема, пусть себе творят на собственный вкус. Но вдруг по его недосмотру что-нибудь напутают? Это мое собственное художественное чутье дает о себе знать, решил он, это оно мне покою не дает.
Столовая была уже обставлена в классическом стиле: длинный стол, кресла через равные интервалы. Картер походя отметил блеск начищенной посуды и зашел за матовый экран, отгораживающий кухонное отделение. Метрдотель как раз распоряжался, чтобы двое его подручных принесли поднос с подогревом, на котором надлежало оставаться горячим в течение всего обеда главному украшению стола — целиком запеченному в пергаменте изукрашенному вепрю. Он не заметил прихода Картера, а тот, узрев вепря, замер от восхищения и облегченно вздохнул. Поистине настоящий шедевр, и так виртуозно сложен из отдельных порционных кусков мяса, никто и заподозрить не сможет, что перед ними не самый настоящий зверь.
В этот момент метрдотель поднял глаза, заметил Картера и осведомился, что тот хочет. Картер робко высказал пару незначительных предложений, но, выслушав убийственно вежливый ответ, счел за благо больше не отрывать мэтра от его дела.
Обратно он шел через дом, сразу возвращаться в холл не хотелось. В результате легкой перепалки с метрдотелем настроение его изменилось, им вновь овладела знакомая меланхолия. Он вспомнил о людях, что пригласил в гости, чуть не с омерзением. Два десятка лет назад он и подумать не мог, что будет принадлежать к такой вот компании. Где прекрасные друзья, истинные друзья, которых он в молодости надеялся приобрести? И не в тех, что болтают сейчас в холле, дело, не их это вина. Не могут они быть иными. Виной всему времена, слишком облегчившие жизнь, да и, если уж быть честным, без его вины не обошлось...
Блуждая, он сам не заметил, как опять вышел к патио. Вспомнил о вожде, всмотрелся в переменчивый сумрак под увитой розами аркой, где должен был стоять туземец.
Дом, зажатый между вдававшимся в него патио и меркнущей полосой света на западе, стал чем-то далеким. Глубокая тень легла и на арку, и на туземца под ней. Почти скрыла вождя, но, судя по чуть поблескивающей вертикальной линии копья, тот так и не двинулся. Картер разрывался от нахлынувших чувств. Его потянуло, неожиданно, стихийно и непреодолимо, поблагодарить вождя за то, что тот пришел и предложил им танец, он и шагнул было вперед — и в этот момент из открытых дверей спальни донеслась короткая металлическая мелодия стоявшего на ночном столике будильника: восемь вечера.
