Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
— Ку’ти бин ок, — прозвучал еще один голос на языке ишиан, который я понимал. «Переверните его».
Нервы Чакала дрогнули, словно я попробовал что-то такое, что не понравилось его языку. Что-то в этом голосе слышалось униженное и непривлекательное, словно в майяской версии цирковой мыши Тимоти.[533] Я решил, что так говорить может тот, кто принадлежит к касте неприкасаемых.
Они перевернули и вытянули меня. Постойте, а где мой камушек? Тут был мой камушек. На меня пролились две новые порции жидкости, а потом на несколько секунд меня, всего мокрого, оставили корчиться на плитках. Кто-то вытащил кляп из моего рта и налил туда прохладной питьевой воды. А-а-а. Неописуемая благодать. Я лакал воду, как пес из разбрызгивателя на газоне. И вдруг понял, что меня чистят, но делают это не руками. На них рукавицы из оленьей кожи. Им нужно защитить себя от моей нечистоты. Потом меня терли, кажется, лопаточками из ракушек. Они проникли во все труднодоступные места, если вы понимаете, о чем я веду речь. Они выскребли остатки жертвенного синего пигмента из-под моих семи ногтей. Отрольфили,[534] иначе не скажешь, меня маслом сомнительного свойства. Может, его сделали из морской свинки. Оно пахло ванилью и геранью. Мучители умаслили и расчесали мои волосы или то, что осталось от них, а когда их рукавицы прикоснулись к огрызку моей косички — какая у меня была косичка перед несостоявшимся жертвоприношением! — к горлу у меня подступил очередной инстинктивный приступ стыда-тошноты. Подонки. Наконец меня посыпали каким-то порошком, по-видимому тем «сине-белым пеплом», о котором говорил солнцескладыватель. Я лежал пассивно, как линцский торт,[535] посыпаемый сахарной пудрой. И старался делать вид, будто прохожу полный курс укрепляюще-оздоровительных процедур в салоне Жоржетты Клингер на Мэдисон-авеню, 980. Правда, получалось плохо, ибо новый мозг плохо воспринимал такие идеи.
Мои руки связали спереди мягкой веревкой, не слишком затягивая узлы, потом соорудили что-то типа собачьей шлейки, накинув по петле на мои грудь и шею. И вот меня подхватили под мышки и поставили на ноги. Я уже говорил, что тело Чакала было привычно к насилию. Я чувствовал, что оно сильно, но не силой современного спортсмена, не нарощенными или растянутыми аэробикой мышцами, а своей плотностью и крепостью — ну просто автобусом не сбить. Даже после немалой потери крови и дней голодания, предшествовавших сорванному жертвоприношению, мышцы не отказывались работать окончательно. Эти изверги хотели заставить меня идти, и я пытался переставлять ноги самостоятельно, но та, что онемела, еще не действовала. Им пришлось нести меня в вертикальном положении, а ступни мои волочились по земле.
Я чувствовал, что на меня время от времени падают тени, должно быть, мы прошли сквозь проем в стене, а потом отправились вверх по тропе. Дул ветерок, возникло ощущение пространства, а это могло означать, что мы находимся на западном склоне холма. Через шестьдесят шагов мой эскорт вместе со мной повернул направо. Мы явно оказались под навесом или крышей и поднялись по лестнице на восемнадцать ступеней в темный коридор. Потом протиснулись сквозь узкий проход в обратном направлении. Здесь висел густой запах табака (словно на гигантском табачном складе), к которому примешивался слабый аромат ванили. Мы остановились. Раздался звук, будто кто-то отодвигает занавеску из бус, после чего мы вошли в прохладное каменное помещение.
Светло-вишневый свет проникал в мои зашитые глаза. Меня усадили на пол, устланный чем-то тонким и мягким. Кто-то подоткнул под меня ноги и заставил принять позу, надлежащую заключенному. Все замерло.
— Он, который над нами, обращается к тебе, который под ним, — нараспев проговорил высокий голос слева от меня.
В помещении гуляло приглушенное эхо, словно в звукозаписывающей студии.
Последовала еще одна долгая пауза, которую в любой момент могла оборвать чудовищная пятерня. Вероятно, кто-то отдал приказ, потому что две руки ухватили мою голову, а две другие принялись делать что-то… о господи, они хотят выколоть мне глаза, хотя постой… нет, они разрезают швы на моих веках тоненьким лезвием. Я бы наверняка дергался, но тело Чакала не шелохнулось. Наконец меня перестали держать. Я раскрыл один глаз. И сразу увидел собственные гениталии, висящие между ног, — безволосые и, что поразило меня, с крайней плотью.
М-да, подумал я, это что-то новенькое. Большинство майя в двадцать первом веке не делают обрезания, но я родился в настоящей больнице, а там у них на сей счет свои соображения. Потом я заметил большие, жуткие, похожие на кочаны цветной капусты мозоли на коленях — особенность игрока в мяч, кровавые слезы, капающие на мои зеленые (зеленые?) бедра, старый шрам от удара на подвздошной области, куда, вероятно, попал мяч, темный фиолетовый символ размером с зажигалку «зиппо», вытатуированный на груди. По проблескам в сознании Чакала я уяснил: это знак того, что мне присвоен уровень девятого черепа в хипболе. На полу лежали красноватые лепестки. Герань? Но что за странный оттенок? Да и моя кожа казалась не то чтобы зеленой, а… И причиной тому было не масло, которое в меня втерли. И не снадобья, и не пленка крови от швов на веках.
Я еще наверху, на муле, подозревал, что глаза Чакала устроены иначе. Но в тот момент я прогнал от себя эту мысль, меня занимало совсем другое. Так вот, он воспринимал цвета не так, как Джед. Моя кожа, например, сейчас выглядела ложно-зеленой, то есть приобрела тон, который получают смешением желтой и черной красок. Впрочем, трудно считать это достоверным описанием. Оттенок ковра из лепестков темно-оранжевой дикой герани приближался к светящемуся пурпуру. И опять не совсем то — цвет, который я видел, был… как бы точнее выразиться… севернее… Нет ли у Чакала редкой разновидности цветовой слепоты? Вряд ли. Наоборот, палитра мира для меня изрядно расширилась. Может быть, у него тетрахроматическое[536] зрение, то есть он различает четыре основных цвета, а не три, как мы. Похоже. Вот только практически все случаи тетрахроматизма зафиксированы у женщин. Кхе…
Постой. Вернись-ка к реальности. Подумаешь об этом в другой раз.
2 Драгоценный Череп
Обращается к тебе,
Пленнику под ним.
Посмотри на него, выслушай его.
Звучал все тот же высокий голос. Я поднял голову и устремил взгляд на красное пятно.
Я находился в центре высокого квадратного помещения со стороной около пятнадцати длин руки. Стены образовывали пирамидальный свод, наклоняясь под углом около тридцати градусов. Они отливали малиновым, точнее, цветом, который Джед воспринял бы как малиновый. Но теперь я видел вызывающий гадливое чувство сине-красный оттенок плоти под водой. Конус возвышался над полом приблизительно на тридцать рук. Дверь была одна — у меня за спиной, через нее мы и вошли. Когда в глазах немного прояснилось, я сообразил, что стены вовсе не подсвечены, как могло показаться сначала, а увешаны гобеленами, сплетенными из тростника и рубиновых шейных перьев трогонов.[537] Они отражали рассеянный солнечный свет, проникавший сквозь маленькое круглое оконце под самой маковкой.
