Николай Романецкий - Обречённый на любовь
- Подожди-ка, - сказал Медовик.
Он неуловимо изменился, застыл, словно превратился в камень. Джос ждал. Наконец Медовик шевельнулся, ожил, оттаял.
- Никуда он не ушел. Он где-то здесь, точнее определить не могу - не хочет, чтобы мы знали, где он. Может быть, совсем рядом, затаился где-нибудь и слушает.
- Ты думаешь? - Джос обернулся, посмотрел сквозь Калинова. - Если он способен на такое, то не все еще потеряно. Значит, связь не оборвалась полностью. А с дубль-Спасителями всегда были сложности.
- Ладно, - сказал Медовик. - Пошли в гостиницу. Если он остался, ему придется искать ночлег.
Они исчезли. Калинов подождал немного, потом встал и подошел к костру. Костер догорал, не трещали сучья, не взметались искры, но от него все еще шло приятное тепло. Калинов сел, пододвинулся ближе и попытался осмыслить услышанное.
Что им нужно от него теперь? Если он Спаситель, то кого он должен спасти? Виту?.. Зяблика?.. Свою семью?.. Счастье своих жен и детей?.. Он представления не имел. Но казалось ему, будто он только что побывал на очередном спектакле.
От костра шло странное тепло. Оно согревало не только тело, но и душу. От него становилось хорошо, счастливо, как от несчастной любви, когда ее вспоминаешь через много лет. Что-то шевельнулось в сердце, захотелось, чтобы здесь, у костра, оказалась Вита и чтобы неверные тени бегали по ее лицу.
Он поднял голову. Вита сидела по другую сторону костра, смотрела на огонь. Ошуюю и одесную от нее расположились Вита-горничная и Вита-официантка. По лицам всех троих скакали быстрые тени. Калинов разглядывал лицо жены. В неверном свете догорающего костра оно казалось ему незнакомым, потерянным, забытым, у глаз резвились морщинки, рыжая челка ниспадала на лоб, длинные ресницы луками загибались кверху. Какая-то мысль колотилась Калинову в мозг, но он отогнал ее, замотал головой.
- Постарела я, правда? - сказала Вита.
- Неправда, - соврал Калинов.
Вита покачала головой:
- Не обманывайся.
- Ну а если и постарела, так что?
В глазах Виты блеснули искорки слез. Блеснули и исчезли. Надо было что-то сказать, но слов не находилось. Молодые Виты молчали тоже, но вполне возможно, что в этой мизансцене им была определена роль статисток. Троица смотрелась, как мамаша с дочками: одинаковые волосы, одинаковые глаза, одинаковые ресницы. Вот только... И тут Калинова как громом поразило. До него вдруг ДОШЛО, что это не мать с дочерьми; до него ДОШЛО, что и мать и дочери - это один и тот же человек. Он неожиданно для себя увидел в этой сорокалетней женщине обеих молодых девиц. Конечно, время замаскировало их в ней, но они тут присутствовали. Был в ней их голос, из взгляд, их жесты, их желания, и все трое были - ОНА!
И как только он понял это, все три женские фигуры совместились в одну, и Калинов увидел в ней то, что давно перестал различать - ЖЕНЩИНУ. Боже мой, подумал он, когда же рыжеволосая тростиночка с изумрудными глазами превратилась для меня в привычную постельную принадлежность? Как одеяло или наволочка... Ему вдруг захотелось сказать ей что-нибудь особенное, такое, чтобы и она увидела в опытном, требовательном, уверенном в себе самце того жизнерадостного парня, какого придумала себе четверть века назад. И удивился, почему он сам ни с того ни с сего стал смотреть на нее совсем другими глазами, ведь он-то ее себе не придумал, он видел ее такой, какой она и была.
Сказать он ничего не успел. Она начала таять, словно кто-то выключил голографический проектор. А потом и костер задуло мощным неощутимым порывом неприлетавшего ветра. И навалившаяся со всех сторон темнота сказала ему: вокруг что-то изменилось. А может, не только вокруг, но и внутри него... И вообще, главное в том, что все-таки похищения не было, а было, по-видимому, "исчезновение по сговору между мнимой жертвой и сообщником". Или сообщниками. И он будет не он, если не узнает причины этого сговора. Пусть даже для решения проблемы ему придется проторчать в Дримленде не один десяток лет. Земная жизнь, во всяком случае, сумеет его подождать...
И если придется применить силу, что ж, он готов. Но только, конечно, не против Виты!
Он вспомнил всю цепочку своих приключений в Дримленде, и истина наконец-то толкнулась к нему в сознание. Он вспомнил Аничков мост, бывший когда-то исключительно важным для них обоих: возле одного из вставших на дыбы коней Калинов-подросток назначал своей рыжей подружке свидания. Он вспомнил, какой разной была Вита в их первые ночи - то дьявольски распущенной, то пуритански-целомудренной, и он не знал, что ждет его в очередной постельной игре, и это несло в себе особую прелесть и особое удовольствие...
Много чего он вспомнил, сидя в безглазой тьме, вся их совместная жизнь прошла перед ним - этап за этапом, событие за событием, желание за желанием, - и причина его пребывания здесь стала ему совершенно ясной. Кто-то - а кто, еще предстоит выяснить, - очень желал, чтобы он снова влюбился в свою первую жену. И Калинов поразился, как же это до него не доходило раньше. Ведь это и пацану было бы понятно, а уж если брать опытного сорокалетнего повидавшего виды мужчину, непосредственно связанного с работой спецслужб... Да уж, подобной толстокожести он от себя никак не ожидал. Не зря говорят: близкое лучше видится на расстоянии. И что имеем - не храним, потерявши - плачем... Он, правда, до сих пор и не догадывался о какой-то потере. И даже похищение Марины не раскрыло ему глаз. Изо дня в день он твердил себе, что одну женщину нельзя четверть века любить одинаковой любовью - пылкая влюбленность перерастает в обстоятельное, мудрое чувство... И вообще, раз она для него до сей поры сексуально привлекательна, значит, он все еще любит ее. Вот так...
Теперь понятно, почему мысль о разводе не показалась ему кощунственной. Он попросту обманывал себя, оправдываясь внешними обстоятельствами. Причина же оказалась внутри... Любовь не бывает мудрой, а секс без чувства и вовсе не любовь. Последние десять-одиннадцать лет его чувство к Вите умирало, а он этого даже не заметил. Нет, иногда, конечно, возникала такая мысль, но потом вдруг начинало казаться, что прима по-прежнему дорога ему, что без нее ему стало бы плохо, что он бы постоянно вспоминал о ней... И невдомек было, что так вспоминают старые, изношенные, хоть и УДОБНЫЕ ботинки. И если новые хороши, если новые красивы, то те лишь привычнее. ПРИВЫЧНЕЕ и ничего больше!.. Эх, господа, любовь - величайшее благо, но любовь, ставшая привычкой, - это уже величайшая МЕРЗОСТЬ. Наверное, потому они и несовместимы - любовь и привычка, - и, наверное, потому любовь умирает, как только появляется привычка. А потому боритесь в любви с привычкой, и что бы вы ни делали, дабы победить ее, все будет только на пользу прекрасному чувству. Любая крамола, любые отвергаемые ханжами выходки - если они способствуют процветанию любви - да здравствуют!..
