Наталья Резанова - Двойная петля
Крамеру захотелось громко, во весь голос сказать: «какая чепуха!» Он, однако, этого не сказал. Тот, кто это сочинил, знал свое дело. Тот, кто это сочинил… Светлые глаза и волосы, черная куртка… Если текст прочитали многие… а они прочитали, листок весь истрепан, явно ходил по рукам. Теперь вопрос… Нет, тут нужно не вопросы ставить, и даже не решать. Ну, я-то, конечно, в эти выдумки не верю. Но совпадение? Опять совпадение?
И почему, наконец, не возвращается группа Камински?
Они вернулись благополучно. Однако Крамер этого не услышал. Он слишком долго пробыл на ногах, и нуждался в отдыхе. Но уж он-то уведомил об этом директоров, которые, как он знал, вовсе не были сторонниками личного участия в действиях. А Крамер убедился, что технике. как и человеку, доверять нельзя. Но в последнее время его одолевало искушение махнуть на все рукой и отстраниться. Он боролся с собой и побеждал в этой борьбе, но тут прибавилась усталость, и Крамер сдался. Собственно, вернувшись к себе, он только хотел спокойно посидеть и поразмыслить. Но неожиданно уснул в кресле, и так крепко, как давно не спал.
Разбудил его сигнал интеркома. Повернувшись в кресле к видеофону, Крамер увидел лицо Барнава. Тот нервничал, явно нервничал, поддавшись общему настрою.
– Крамер?
– Я слушаю.
– Вы были правы. Она только что покинула свою комнату.
– По порядку, пожалуйста.
– Времени нет… Я следил за коридорами и увидел ее на экране… Сейчас она еще в центральном корпусе, идет в направлении сектора «Е». Они там оставили контейнер…
– Люди?
– Все спят. Ночной смены нет сегодня. Я сам убрал оттуда рабочих… и вырубил свет. Нет возможности следить.
– Хорошо. Я иду. Есть у нее что-нибудь в руках?
– Нет.
– Тем не менее возьмите оружие, – вклинился голос Шульца. – Но постарайтесь…
– Я понял. Вы где?
– У себя.
– Так. Ждите.
Пока он пересекал освещенную часть Станции, он не слышал собственных шагов. К тому же его подстегивала мысль, что за ним неотступно следит глаз телекамеры. Но миновав жилые помещения для рабочих, Крамер стал недоступен ему. Так же, как и Вероника, он уже достаточно ориентировался в пространстве Станции, и свет ему был не особенно нужен, но зато слух его обострился, как это обычно бывает в темноте, и ему казалось , что шаги его гулко раздаются по коридору, хотя это было невозможно. Веронику впереди он не видел, однако и без того Крамер знал, куда идти. Главное – застать ее на месте. А потом?
Он до сих пор не мог определить своего отношения к ней. Не то, чтоб ему действительно хотелось стрелять в нее. Но нужно было хоть что-то выяснить, доказать…
Приготовленные к ремонту помещения были мертвы. Ночь. Снаружи всегда, но должна же когда-то быть и здесь. Контейнер еще не отправили в лабораторию, он в секторе «Е», как и все, что поражено радиацией.
Коридоры стали уже, и он невольно убыстрил шаг. Впереди блеснул свет. Нет, не блеснул. Он горел ровно и нагло. Крамер двинулся осторожно, сжимая рукоять деструктора. Бронированная дверь была распахнута настежь. Открыла-таки… Что ж, руки пусты, зато в кожаной куртке есть карманы. Или ей известен код?
Он не был ей известен. Прижавшись к стене, Крамер видел, как Вероника что-то делает со следующей дверью. Горящий свет, без предохранительного костюма… Какая-то сумасшедшая беспечность. Неужели она до такой степени полагается на свою неуязвимость… Или, напротив, понимает, что это конец? Ему показалось, что дверь поехала в сторону. Вероника не боится радиации, однако…
– Руки за голову, – сказал он, удивляясь тривиальности этих слов, – и не вздумайте сопротивляться.
Она замерла, затем выполнила приказание. Какие-то металлические инструменты, звякнув, упали на пол.
– Выходите.
Она повернулась. Все-таки непривычно было видеть ее без очков и платка на шее.
– А… это вы, – сказала она. – Руки опустить можно? Неудобно…
Полное отсутствие страха. Лишь нечто, отдаленно напоминающее смущение.
– Что вы здесь делаете? Учтите, дирекции известны ваши передвижения.
– Я хотела уничтожить содержимое контейнера, доставленное группой Камински.
Он не ожидал столь скорой откровенности.
– Для чего?
– Чтобы скрыть, что облучение, полученное мной, действительно было смертельным для человека… для нормального человека. Можете считать это признанием.
Если в предыдущих ее словах еще был какой-то оттенок послушания и вины, то последнюю фразу она произнесла холодно-ироническим тоном.
Крамер намеренно не стал спрашивать о том, чего не понял.
– Опустите руки. Объяснения будете давать дирекции . Немедленно.
Теперь он повторял свой прежний маршрут в обратном направлении, только впереди шагала Вероника, а он целился ей в спину.
«Я не выстрелю без причины. Не выстрелю. Без причины».
– Это вы вырвали страницу из той книги?
– Какую страницу? А… нет, не я. Если уж всю книгу не уничтожила… и уберите вашу дурацкую пушку! Смешно же. Мне бежать некуда.
– Нет, – сказал он, отгоняя соблазн, – я вам доверять не могу.
Он постарался придать руке устойчивое положение, что, кажется, удалось. При этом этом он тщательно следил за каждым движением Вероники – мало ли что взбредет ей в голову! В соседнем переходе мелькнула какая-то тень, но Крамер так сосредоточился на движущейся перед ним фигуре, что ничего не заметил. А Вероника продолжала шагать, пока не дошагала до конца.
Никто не сидел за столом, никто не копался в бумагах и не записывал показаний. Они расположились в креслах друг против друга. Во всем этом было нечто вольное, даже вольготное предполагающее беседу. Вероника откинулась назад, положив изуродованную кисть на колено – поза отдыхающего человека. И все-таки это был допрос. Такой же, как и обыск – скрытый.
– «Можете считать это признанием», – процитировал Крамер, разминая затекшую руку. – Каким признанием, в чем?
Она вздохнула.
– Признанием в совершенной мной ошибке. Я допустила ее с самого начала. Слишком замкнутое общество. И замкнутое пространство. И потом, кто мог предположить, что здесь окажется эта книга, она ведь довольно редкая, знаете ли…
– Так почему вы ее не уничтожили?
– Слишком поздно узнала. А потом пожалела…
– Хватит, – сказал Шульц. – У нас мало времени. Поэтому вопросы буду задавать я. Единственное, что может вас спасти – это полная откровенность, вы понимаете?
– Разумеется, – она усмехнулась. – Я и не отказываюсь говорить. Только история получится длинная, и весьма.
– Вам придется изложить ее покороче.
– Хорошо. Буду излагать самое существенное.
Она уселась поудобнее и задумалась.
Остальные смотрели на нее со вниманием. Она шевелила губами, собираясь с мыслями. Шрам на шее побелел и выделялся особенно отчетливо. Словно почувствовав это, она произнесла:
