Теодор Крамер - Зеленый дом
Обзор книги Теодор Крамер - Зеленый дом
Крамер Теодор
Зеленый дом
Теодор Крамер
(1897-1958)
Зеленый дом
Избранные стихотворения
Перевод с немецкого
Евгения Витковского, 2003
ВНАЙМЫ
Я ушел из города по шпалам,
мне - шагать через холмы судьба,
через поймы, где над красноталом
одиноко кличут ястреба;
рук повсюду не хватает в поле,
как-нибудь найдется мне кусок
но нигде не задержусь я доле,
чем стоит на пожне колосок.
Если бродишь по долине горной
средь корчевщиков не лишний ты;
в хуторах полно работы шорной,
всюду в непорядке хомуты,
на усадьбах рады поневоле
ловкой да сноровчатой руке,
но нигде не задержусь я доле,
чем зерно в осеннем колоске.
Принялись давильщики за дело,
потому как холод на носу;
я гоню первач из можжевела,
пробу снять заказчику несу,
любо слышать мне, дорожной голи,
отзывы хозяев о вине,
но нигде не задержусь я доле,
чем сгорает корешок в огне.
ХЛЕБА В МАРХФЕЛЬДЕ
В дни, когда понатакыно пугал в хлеба
и окучена вся свекловица в бороздах,
убираются грабли и тачки с полей,
и безлюдное море зеленых стеблей
оставляется впитывать влагу и воздух.
И волнуется хлеб от межи до межи,
только в эти часы убеждаешься толком,
как деревни малы, как они далеки,
и трепещут колючей листвой бодяки,
лубенея на пыльном ветру за проселком.
Постепенно в пшенице твердеет стебло,
избавляются зерна от млечного сока,
А над ровным простором один верболоз
невысокие кроны вдоль русел вознес,
отражаясь в серебряной глади потока.
Только хлеб в тишине шелестит на ветр,
да кузнечик звенит, - вся земля опочила,
лишь под вечер, предвидя потребу косьбы,
деревушки, в прозрачной дали голубы,
на часок оглашаются пеньем точила.
ГОД ВИНОГРАДА
Лоза в цвету - все гуще, все нарядней;
долина по-весеннему свежа.
Я коротаю год при виноградне,
определен деревней в сторожа.
Почую холод - силу собираю,
зову сельчан, вовсю трублю в рожок:
раскладывайте, мол, костры по краю,
палите все, что просится в разжог.
Лоза в листве, черед зачаться гроздам,
страшилы позамотаны в тряпье,
меж тыкв уютно греться по бороздам,
лесс налипает на лицо мое,
харчей промыслю за каменоломней,
- где прячусь я, не знает ни один,
колени к подбородку, поукромней,
и - засыпаю, обхвативши дрын.
Зрелеют грозды, множится прибыток,
тычины подставляю; где пора,
сметаю с листьев и давлю улиток,
меж тем в долине - сенокос, жара.
Слежу - не забредет ли кто нездешний,
лещину рву, хоть и не куст улов,
грызу дички да балуюсь черешней,
и дудочкой дразню перепелов.
Созрели грозды, и летать не впору
объевшемуся ягодой скворцу;
пусть виноградарь приступает к сбору
а мой сезонный труд пришел к концу.
Всплывает запах сусла над давильней,
мне именно теперь понять дано:
чем урожайней год, чем изобильней
тем кровь моя зрелее, как вино.
В ЛЕССОВОМ КРАЮ
Под листвою - стволы, под колосьями - лесс,
под корнями - скала на скале.
Вот и осень: от ветра трещат кочаны,
и соломинки клевера в поле черны:
изначальность приходит к земле.
Что ни русло - обрыв, что ни устье - овраг;
только чахлая травка вверху.
Проступают в кустарниках древние пни,
и буреют утесы, как будто они
лишь сегодня воздвиглись во мху.
Створки древних моллюсков под плугом хрустят
в темном мергеле, в лессе, в песке.
Под побегами дремлет гнилая сосна,
виноградник по склонам течет, как волна,
и кричит коростель вдалеке.
ПОСЛЕДНЕЕ СТРАНСТВИЕ
Бродяжничество долгое мое!
К концу подходит летняя жара,
пшеница сжата, сметано стожье
и в рост пошли по новой клевера.
Благословенны воздух и простор!
Орляк уже не ранит стертых ног,
рокочет обезъягодевший бор
и вечером все чаще холодок.
Я никогда не ускоряю шаг,
не забредаю дважды никуда:
мне все одно: ребенок и батрак,
кустарник, и булыжник, и звезда.
ПОСЛЕДНЯЯ УЛИЦА
Эта улица, где громыхает трамвай
по булыжнику, словно плетется спросонок,
прочь из города, мимо столбов и собак,
мимо хода в ломбард, мимо двери в кабак,
мимо пыльных акаций и жалких лавчонок.
Мимо рынка и мимо солдатских казарм,
прочь, туда, где кончаются камни бордюра,
далеко за последний квартал, за пустырь,
где прибой катафалков, раздавшийся вширь,
гроб за гробом несет тяжело и понуро.
И в конце, на последнем участке пути,
вдруг сужается, чтобы застыть утомленно
у ворот, за которыми годы легки,
где надгробия и восковые венки
принимают прибывших в единое лоно.
УСЛОВНЫЙ ЗНАК
Проселком, не спеша, бреду.
Гадючий свист на пустыре.
Поди-ка, утаи нужду
дыра в одежке на дыре.
Так от дверей и до дверей
бреду с утра и до утра,
и только горстку сухарей
прошу у каждого двора.
А кто не даст ни крошки мне
того нисколько не браню:
рисую домик на стене,
а сверху дома - пятерню:
здесь не хотели мне помочь,
смотрите, вот моя рука.
Заметят это знак - и в ночь
сюда подпустят огонька.
x x x
Если хочет богадельщик
наскрести на выпивон,
то, стащивши из кладовки
инструменты и веревки,
на пустырь выходит он.
Там, где падаль зарывают
можно выкопать крота.
Воронье орет нещадно,
и, хотя уже прохладно,
голубеет высота.
Богадельщик в землю тычет
то лопатой, то кайлой.
Он владельца шкурки гладкой
зашибает рукояткой,
чтобы сразу дух долой.
Опекун скандалить станет
нализались, подлецы!
С кротолова взятки гладки:
лишь винцо шибает в пятки
хмелем затхлой кислецы.
УЖИН
Над домом вечер тяжко сник.
Скоблит колоду ученик,
и соскребает со столов
ошметья сала и мослов.
Шумят в пекарне за стеной.
Повсюду тяжкий дух мясной;
рабочий фартук, кровью сплошь
загваздан, стал на жесть похож.
Он замер с тряпкою в углу.
он видит, как бредет к столу
мясник, - старик, но будь-здоров,
и двое старших мастеров.
Зовут: мол, скромника не строй.
На блюде - шкварки. Пир горой.
Хозяйский пес слюну пустил.
Тут парню не хватает сил.
Он видит тучи синих мух,
он чует хлева смрадный дух,
блестит прилавок, словно лак.
Рука сжимается в кулак.
Один из младших мясников
глядит на парня: ишь, каков.
И, поучить решив уму,
дает затрещину ему.
Багровый след во всю скулу.
Парнишка тащится к столу,
и там, себя в руках держа,
глядит на лезвие ножа.
КРОВАТЬ
И после скитаний, и после труда
днем, вечером, ночью, короче, всегда
с терпеньем кровать ожидала меня,
собой половину жилья утесня.
От сырости и от мороза не раз
спасал меня этот подгнивший матрас,
хотя с голодухи качало порой,
хотя надувался водою сырой.
Но, видно, пришли окаянные дни
торчат у стены только козлы одни.
О место, где прежде стояла кровать
здесь женщинам долго уже не бывать.
Угрой, схорони! Возврати мне мечту,
мой потный матрас у меня в закуту!
Ложусь - и в отчаяньи пробую я
дождаться шарманщика Небытия.
МОТЫГА, ЗАСТУП, ДОЛБНЯ
На двор нисходит вечер, и почти
совсем темно становится в клети.
Запылены, в последнем свете дня
стоят мотыга, заступ и долбня.
Мотыга не ходила со двора:
картошку рыла с самого утра,
хозяйка с ней весь день трудилась впрок
и вот мешки набиты по шнурок.
И заступ тоже чести не понял
он целый день дорогу починял,
его под вечер, вымотан всерьез,
хозяин сгорбленный сюда принес.
В карьере наработалась долбня,
мельчила честно крошево кремня.
На небе день как раз сменился тьмой
хозяйский сын долбню принес домой.
Домой вернулись трое, все в пыли,
свой инвентарь, понятно, принесли.
Семья - в дому, и дремлют взаперти
мотыга, заступ и долбня в клети.
ПЕСНЯ ПО ЧАСАМ
К восьми над рынком - тишь, теплынь;
как сода, день истаял в синь;
в навозе тонут воробьи,
сидит громила в забытьи
у стойки.
Сойдется в десять цвет пивнух,
в гортань ползет коньячный дух.
Товар панельный в сборе весь,
но за деньгой в карман не лезь:
обчистят.
Вот полночь: наползает мрак,
кто мерзнет - нюхает табак.
Наизготовку - сталь ножа,
от жалости к себе дрожа,
раскиснешь.
Горчинка - два часа утра.
Для шлюх - последняя пора.
Вконец пустеет тротуар.
Плати: додешевел товар
до точки.
Четыре: день недалеко,
хлеб вынут, скисло молоко,
бредет домушник и, журча,
течет пьянчужечья моча:
о Боже.
