Владислав Чупрасов - Юное небо
Обзор книги Владислав Чупрасов - Юное небо
Чупрасов Владислав
Юное небо
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Я впервые пожалел о том, что родился в Петербурге. До сего дня непоколебимый авторитет петровского города возвышался надо мной вечно любимым и грозным наставником. И вот он разлетался в кровавые ошметки у меня на глазах.
Вот канонадой грянуло стекло, осколок долетел и черкнул меня по скуле. Я вздрогнул и решительно зацепил пальцем спусковой крючок отцовского «смит-вессона».
* * *Я был уверен, что вряд ли проснусь. Но нет, проснулся, поднялся и пошел куда-то со всеми. В голове мягко гудел туман, отчего шорох одежды и шагов тех, кто шел рядом со мной, был практически неслышен. Я споткнулся и налетел на идущего впереди блондина. Он вяло и безэмоционально огрызнулся, и я понял, что ему нет до меня никакого дела, как, впрочем, и наоборот.
Жидкая процессия добрела до парадного крыльца, тяжелые двери красного дерева распахнулись, все замерли. Но все приглашающее безмолвствовало, и первым вошел блондин, на которого я наткнулся, когда чуть было не упал. Следом за ним я, со мной еще двое.
За нами потянулись остальные. Какой-то юноша идти практически не мог, он брел последним, болезненно хмурясь и смыкая бледные ресницы.
Мы прошли по коридору под немым надзором, вошли в большой светлый зал. Огромные окна, которые не было видно с улицы, заливали помещение желтоватым воздухом, похожим на густую карамель.
Перед нами выступал высокий мужчина, похожий на моего учителя словесности. Это сходство оказалось неслучайным, нам объяснили, что здесь мы будем учиться.
Я учиться не хотел. Я и так едва не поступил в университет.
Нас попросили представиться. Подняться на ноги, назвать свое имя — и пару слов о себе. Я слышал смесь из знакомых и привычных имен — у меня были десятки друзей с такими же именами.
Новоиспеченные ученики поднимались, называли себя и затихали, смотря перед собой пустым взглядом. Дрожали опущенные плечи и губы. Это продолжалось недолго, ровно до того момента, как вставал следующий.
Я поднялся на ноги.
— Михаил Галахов. Мои предки получили наследственное дворянство…
Предки Миши получили наследственное дворянство лично из рук Петра I, как первые коренные жители Санкт-Петербурга. Александр Галахов служил в Семеновском полку, где снискал славу балагура и забияки, но отчаянного и храброго воина, не жалеющего живота своего за императора.
В битве при Фрауштадте был тяжело ранен, едва выходили — тогда-то он и получил личное дворянство. А спустя год сплясал на своей свадьбе с сиделкой из медицинских, которая больно уж усердно его выхаживала во время ранения.
Следующее столетие тоже вышло для Галаховых урожайным на героев. Илья Галахов участвовал в подавлении восстания на Сенатской площади, а его сын Андрей побывал на всех русско-турецких войнах, во время которых был жив. Он водил дружбу со Скобелевым и даже прошелся с ним по Стамбулу, так же отчаянно сквернословя.
Отец Михаила собирался было погибнуть на броненосце «Полтава», но в последний момент какой-то штабной дуралей спутал все бумаги, и Константин Галахов оказался на «Севастополе». Так и выжил, да с моря, в разыгравшуюся русскую революцию не вернулся.
Антонина Галахова с сыном и выводком слуг остались на попечении государства, спустя двенадцать лет переставшего существовать.
И вот, у них пришли отнимать дом. Питер полыхал огнями революции. Мать вытащили на улицу, как была, в легком ночном платье, бросили на дорожный булыжник, щедро смоченный не то кровью, не то вином из погребов, дернули за волосы. Около получаса назад она вложила в руку Михаила отцовский «смит-вессон» и поцеловала сына в лоб. На его коже все еще горел след поцелуя, когда он наблюдал в окно нетривиальную казнь своей матери. Затем окно вдребезги разлетелось, разбегаясь от приклада красноармейца. Тогда Миша решился. Не давая себе передумать, приставил револьвер к виску и выстрелил.
Жалеть было не о чем.
Отпаивали меня чаем. Пока я трогал шрам на виске, скрытый отросшей челкой, продолжали представляться другие.
От чая пахло вишней, я чувствовал этот запах, мечущийся над белой чашкой, но стоило сунуть туда нос, как он тут же пропадал. В общем, это был самый обычный черный чай, а запах, возможно, и вообще был посторонний.
Я догадывался о том, что видит каждый, после того, как назовет свое имя. Да нет же, я точно знал, кто меня окружает и почему он здесь.
Александр Годенгельм. Без пяти (а теперь без вечности) минут барон. Отказался выйти из горящего поместья, где и остался с младшей сестрой на руках. Красноармейцы этого от него и ожидали.
Сергей Грегорович, тот самый блондин. Пустил себе пулю в висок из однозарядного револьвера, когда ждал с семьей расстрела.
Осип Хилков, князь. Бросился в приусадебный пруд, едва узнав, что царь отрекся. Пруд оказался слишком мелок, и смерть наступила от встречи черепа с фигурными изразцами на дне.
Анатоль Броневской, тот, что брел позади всех, устало волоча ноги. Пытаясь дезертировать с фронта, прострелил себе обе ноги. Умер от гангрены, хотя конечности успели ампутировать.
И так далее, и тому подобное.
Чаем отпаивали не только меня. Знакомство, можно сказать, состоялось.
Они стояли в светлом помещении, держа в руках по свечке.
Топтались, негромко переговариваясь. Вот так вот и стояли минут двадцать по вечерам, разговаривая ни о чем, и не зная даже, зачем они все это делают.
— Кем бы ты стал, если бы не… — поинтересовался негромко Осип, но произнести слово на «р» не смог.
— Если бы не революция? — задумчиво переспросил Сергей, не стесняясь своего громкого голоса и того, что на него все обернулись.
— Я бы стал хирургом. И вдруг, решив, что его не поймут, добавил:
— Ну, людей резать. Осип недовольно поморщился, и свеча в его руке капнула воском.
— А я вот — наоборот.
— Что, зашивать? — Сергей хохотнул гортанно и глухо, полностью оправдав свое прозвище «Мотор».
Они с Осипом друг друга невзлюбили сразу: слишком уж были разными. Громоподобный, уверенный в себе минчанин Сергей Грегорович, и мягкий, добрый и будто перед всеми виноватый Осип Хилков. Мне они оба стали дороги за это время, каждый по-своему. Теперь без громких шуток и кротких укоряющих взглядов мне становилось не по себе.
— Нет, Сережа, — спокойно ответил Осип, — ветеринаром, — и отошел.
— Добро! — крикнул Сергей, решительно оставляя за собой последнее слово.
