Владислав Чупрасов - Orchid Vita
Владислав Чупрасов - Orchid Vita краткое содержание
Чупрасов Владислав
Orchid Vita
Все к тому и шло с самого начала. Мой конфликт с фон Дуцем вызревал долго и мучительно, чтобы в один прекрасный момент разразиться первостатейнейшим скандальцем, в котором я, можно сказать, даже не принимал участие. Меня не удосужились пригласить на педсовет «по делу». Общим решением было постановлено: мои воззрения негативно влияют на рабочий процесс, что автоматически исключает меня из списка людей, которые могут заниматься научной деятельностью. Ну, не больно-то и хотелось. Словом, мне в кабинет торжественно принесли бумагу на подпись — как я и ожидал, это бланк увольнения по собственному желанию.
Траурно-возвышенная процессия, посланная ректором Академии, начиналась победно ухмыляющимся фон Дуцем, и заканчивалась уборщицей, невзлюбившей меня за привычку складывать ноги на кафедру, когда этого никто не видит. Никто, конечно, не видит, но смачные следы дорожной пыли оттирать приходилось именно ей, а уж вывести причинно-следственную связь между следами, появляющимися после моих пар, и моим довольным лицом не было сложным даже для нее. Я с дьявольской улыбкой принял бумагу, прочитал ее, и еще шире растянул губы в улыбке. Победивший фон Дуц поспешил удалиться вместе со своими приспешниками, пока меня не разорвало от непонятного ему довольства. А я, в общем-то, и не был особенно доволен, просто знал, насколько сильно его раздражает все то, чего он не может понять. И сейчас, к примеру, он никак не мог понять, почему я не разозлился, не принялся топать ногами и рвать на кусочки бланк — и тогда, видимо, можно было бы меня уволить уже без собственного желания. Иногда мне казалось, что я понимаю планы своего начальства еще до того, как они появятся в лысых и седых головах. Это не было слишком уж полезно лично для меня, но позволяло выходить сухим из воды, оставляя позади себя барахтающихся проректоров. Да, наверное, за это тоже меня не любили. Я покрутил часами на толстой цепи, глянул на время, и снова убрал их в карман. До конца пары оставался час. Завтра меня на работу уже не ждали (если я, конечно, подпишу бумаги прямо сейчас), так что можно было начать собираться. А что у меня здесь? Книги, бумаги. Все отлично умещается в одну коробку. А все, что осталось, можно попросить кого-нибудь потом занести ко мне домой. Конечно, ситуация эта меня не радовала, но так как была совершенно ожидаема, не очень-то расстроила. Даже фон Дуц, сумевший выжить меня с моего места, как-то разом перестал раздражать. Я уйду, допустим. И пусть кому-то от этого станет легче. Я поднялся из-за стола, скинул последние скрепки в коробку, подхватил ее и вышел в коридор. Скоро должна была начаться последняя пара, и мне обязательно нужно было успеть. Нужная мне аудитория в левом крыле была самой крайней, поэтому я успел. Постучал деликатно в прикрытую дверь, распахнул ее и вошел.
Студенты, наслаждаясь законной переменой, не сразу меня заметили. Я постучал по столу в первом ряду, привлекая к себе внимание.
— Коллеги, — «коллеги» тут же испуганно заозирались и послезали со столов. — Я должен сообщить вам, что до конца семестра доцент фон Дуц не будет читать вам курс «Компаративистики во внутренней политике зарубежных стран», а поскольку замены ему нет, у вас образуется окно, поздравляю. Раздались бурные аплодисменты, и я усмехнулся.
— Кстати, вторая группа. Я увольняюсь, наши семинары отменяются, оценки, которые есть сейчас, сразу пойдут в диплом. Теперь я чувствовал, что меня ненавидят. Отличник по фамилии Фейн выглянул из-за моей коробки, которую я водрузил на стол, чтобы не держать на руках, и ошарашено округлил глаза.
— Но как же мой диплом у вас, сэр? Я перевел на него взгляд, будто бы пытаясь припомнить.
— Ваш диплом давно одобрен и ждет защиты. Мое отсутствие означает лишь, что вы не станете его переписывать в сто тринадцатый раз, Фейн. Всего доброго, коллеги. Я ухватился за свою коробку и вышел. Студенты бросились обсуждать новости, когда за мной еще не успела открыться дверь. А у меня осталось еще одно дело. Я вернулся на кафедру военной истории, сунулся в библиотеку, принялся снимать с полок книги и перебирать их. В книгах мы обычно прятали бумаги, нужные и не очень, и у каждого была своя полка. Моя совершенно опустела, а вот дуцева начинала пустеть только сейчас. Я повертел в руках дарственную на средство передвижения, подумал немного, можно ли из этого извлечь хоть какую-то пользу, не придумал, но свернул и спрятал в карман. После чего принялся возвращать книги на место. Это было до отвратительного мелочно, гадко, и совершенно не красило меня, как взрослого умного человека, что, впрочем, не мешало мне быть совершенно довольным собой. Теперь я сделал все, что собирался, так что позволил себе облокотиться на стол и развернуть бумагу с увольнением по собственному. Я извлек из кармана ручку в литом корпусе, открутил колпачок и поставил размашистую подпись. И, подумав немного, написал расшифровку. А ну как не поймут? В Канцелярии меня, судя по всему, ждали с нетерпением. Девушки, работающие там, оторвались от распития чая и кофе и замерли с не донесенным до ртов овсяным печеньем. У меня создалось такое впечатление, что я недели две назад скоропостижно скончался, а сейчас вдруг явился за справкой о том, что я здесь при жизни работал. Я торжественно возложил бумагу на полупустые кружки, многозначительно улыбнулся, подмигнул Симме с кафедры военного перевода, после чего гордо вышел. А вот так вот: пусть хоть на пену морскую изойдут с любопытства, а я и виду не подам, что что-то случилось. Хотя о нашем конфликте взглядов не знал, пожалуй, только ленивый да глухой. А я просто напросто имел свое мнение по историческому вопросу, который считался уже пять лет как закрытый. За это меня, собственно, и не любили. Зато обожали студенты и аспирантки. Хотя, конечно, вру: аспирантки обожали за другое, но я, естественно, держался в рамках приличий. Я сошел со ступеней главного входа, постоял немного, придерживая коленом коробку, чтобы размять пальцы, накоторым образовался алый след, после чего направился к воротам. Для этого мне нужно было пройти через внутренний дворик, где проходили практические занятия.
Половина окон Академии, образующей вокруг дворика букву «П», была открыта из-за весенней духоты. Я подумал, что жаль, конечно, всегда через два месяца начнутся выпускные экзамены, и я не смогу никому испортить будущее, но ничего не поделаешь: и без меня найдется, кто сможет попортить выпускникам кровь. Я верхними позвонками чувствовал, что ко мне прикованы взгляды из всех окон. Я приосанился, перехватил коробку поудобнее, и шагал по краю газона тяжелым шагом, смачно впечатывая скошенные каблуки сапог в рыхлую сухую землю. Если бы у меня был плащ, а не рубаха, он бы непременно очень пафосно развевался у меня за спиной, это бы произвело дополнительный эффект. Ну, что же, не случилось мне уволиться зимой, ничего не поделаешь. Проходя мимо заведующего кафедрой военных дел, как коршун, наблюдающим за марширующим по небольшому пятачку студентами, я поздоровался. Мы были знакомы и порой проводили вместе долгие зимние вечера. Завкафедры по имени Августа подмигнула мне, напомнила, что я всегда знаю, как ее найти, и попрощалась громким выкриком, к счастью, адресованным не мне:
