Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна

…Собрана, загружена, подпруги подтянуты, заседланный Суйла привязан за чомбур к задней луке. Еще не понимаю, куда собралась, но точно не на охоту: в таком виде можно только чинно шагать по тропе. Стоя рядом с Карашем, оглядываю стоянку: все ли сделано? Ничего не забыто? Правильно ли я поступаю? В корнях ворочается и тихонько стонет Генка, размашисто отбрасывает тулуп, приподнимается на локте и вперяется в меня мутным взглядом. Открывает рот, собираясь что-то сказать. В панике я прикладываю палец к губам: молчи, молчи. Если он сейчас отключится, то и не вспомнит, что видел меня. Если повезет — они оба не сразу вспомнят, что я вообще вчера приезжала…

— Ты куда? — сипло спрашивает Генка.

— Да так… — я отвязываю Караша и вывожу его из-под дерева, — ты спи, спи.

— А, ладно.  — Генка уже начинает валиться обратно на свое лежбище и вдруг резко садится.  — Не, погоди… — Он тяжело моргает.  — Я что-то спросить хотел.

— Потом спросишь, — ласково предлагаю я, но Генка упрямо качает головой. Брови мучительно двигаются от попытки сосредоточиться.

— Слышь, ты извини, если я вчера по пьяни… — неуверенно начинает Генка, и я машу рукой: проехали.  — Да погоди ты, — тревожится он, увидев, что я уже вставляю ногу в стремя.

— Ты спи, спи, — говорю я и торопливо вскарабкиваюсь на Караша.  — Я потом все расскажу, как проснешься.

— А, ну ладно, — соглашается Генка и, о чудо, ложится, нащупывает отброшенный тулуп и зябко натягивает его на плечи.

…Кофе я пью там, где тропа вырывается из леса и узким, чуть вихляющим уступом бежит к спуску. Развожу костерок в курумнике рядом с камнем, на котором прыгает нарисованная косуля. Поднимается ветер, и чистое утреннее небо начинает затягивать. Отсюда видно большую часть затененного еще ущелья, но лог, пронзенный белыми скалами, скрыт за отрогом горы. Похоже, чтобы попасть в него, мы с Асей поднялись почти к самой ее вершине и обошли с другой, невидимой отсюда стороны. От воспоминания о том перевале меня пробирает дрожь, и я снова пытаюсь понять: что́ я должна, что́?

Чтобы узнать, надо найти саспыгу, и я — в отличие от Саньки и Генчика — знаю, где ее искать.

Два потока звуков возникают почти одновременно, просачиваются сквозь фоновый шум ветра: призрачный, продирающий шепот камешков под четырьмя птичьими лапками и намного более громкие, материальные, приводящие в отчаяние хруст и удары подков. Я не надеялась, что меня не найдут, — следы не спрячешь, — но думала, что в запасе больше времени. Не догадалась, что, когда саспыга близко, голод становится сильнее любого похмелья.

Я и сама голодна.

— Вот она! — изумленно орет Генка.  — Бля, Санька, вон она, реально!

И правда — реально, хотя в это по-прежнему трудно поверить. Саспыга скользит по осыпи, невесомая и размытая; земля уходит из-под ног от одного взгляда на ее движение. Под языком выстреливает фонтанчик слюны, и я торопливо глотаю ее. Медь, и малина со сливками, и печеная на папин день рождения курица, кровь, и шоколад, и кофейная горечь, сладость горячих от солнца груш прямо с дерева и гниющих цветов

(никаких забот никаких страхов никакой печали

темнота)

— Сверху заходи! — надсаживается Санька.  — Катюха, спуск ей перекрой, не тупи!

Меня словно дергают за веревочки: ноги сами ударяют коня в бока, рука сама взмахивает чомбуром. Растревоженный Караш прыгает с места; я чувствую рывок назад — это оставшийся на месте Суйла — и тут же топот. Серая морда просовывается к моему колену. Бешеный галоп по тропе прямо к спуску не дать уйти вниз перекрыть путь только бы не соскользнуть всадник балансирует на вертикальном склоне ноги коня отрываются от земли запрокинутое лицо перепахано ужасом мое лицо

Ветер свистит в ушах, шумно треплет капюшон куртки, дергает за волосы. Ветер пахнет снегом.

Я успеваю затормозить перед самым поворотом на спуск. Генка летит галопом по-над тропой. Его Чалка трясет головой и бросается из стороны в сторону, каждый прыжок по камням на грани, каждый скачок может оказаться последним, а по тропе приближается Санька, рот у него раззявлен, глаза дикие, волосы стоят пыльной черной копной, и он на ходу рвет с плеча ружье торопится успеть пока

она выскальзывает прямо на меня — пухлое тело в серых перышках, костлявые короткие лапки, невесомое движение, противоестественное настолько, что хочется кричать

(не смотри в лицо)

— На бо́шку не смотри! — орет Генка.  — Не смотри на бо́шку, дура! — И я усмехаюсь: сама знаю, — а потом поднимаю глаза и заглядываю саспыге в лицо. Не могу обойтись без деталей, истории не могут обойтись без деталей мне нужны подробности чтобы рассказывать чтобы понимать

На лице саспыги нет перышек. У саспыги маленькое, темное, как торф, сморщенное личико

(Андрея Таежника, я уже смотрела саспыге в лицо, но не захотела об этом помнить, но я нарушила правила и лишилась добычи, но я не хочу такой добычи не хочу такого освобождения)

У саспыги лицо столетней старухи, и разве я не знала, что так будет и чьи это будут черты?

(и эти неприятные, тошнотворные движения, когда она выщипывала из себя серенькую, испачканную кровью дрянь)

Санька осаживает коня и сдергивает ружье с плеча, а сзади на саспыгу

(на Асю)

летит Генка, и за спиной у него тоже чернеет ствол.

— Вы чего? — говорю я.  — Блядь, да вы чего?! — ору я, перекрикивая ветер.

Саспыга замирает, тенью распластывается по камням, и вдруг становится тихо, так тихо, что я слышу, как дышу, как раздувают ноздри кони, как со свистом проходит воздух сквозь стиснутые зубы Генки. Сухо шуршит лапка саспыги — сжимается и разжимается, сжимается и разжимается, сдвигая тонкий ручеек щебня, и снова сжимается в бледный костлявый кулачок.

Один из коней нервно переступает с ноги на ногу, звонко ударяет подковой по камню, и мир снова начинает двигаться. Ветер, взвыв, дает мне мокрую пощечину, и я прихожу в себя, верчусь в седле, пытаясь углядеть одновременно за Генчиком, Санькой и саспыгой.

— На бо́шку только не смотри, — деловито говорит Генка и снимает с плеча ружье.

…Я стою в центре треугольника. Не загораживаю саспыгу полностью, но маячу достаточно близко, чтобы Санька и Генка не рискнули положиться на свою меткость и побоялись стрелять, — тем более что оба до сих пор пьяны и, скорее всего, это понимают. Они не станут нарушать правила игры и не заглянут саспыге в лицо, но я верю, что они не будут стрелять. Санька так точно. Но Генчик — Генчик увел Имбиря на мясо. Генчик уже ел саспыгу. Ему не о чем печалиться. Я не знаю, как далеко он может зайти.

Генка мотает подбородком: отойди. Он еще ничего не понял и старается не шуметь, чтобы не спугнуть саспыгу. Да убегай уже, думаю я, ускользай, утекай в ущелье, в которое не пойдет ни один охотник, прячься, спасайся! Но саспыга немо застыла у меня за спиной, и я не слышу — чувствую, как дрожит ее сердце, как будто эта вибрация распространяется по воздуху. Она не уйдет. Она не хочет быть саспыгой, ни одна саспыга не хочет быть саспыгой, поэтому они раз за разом пытаются вернуться в этот мир, лезут на гольцы над натоптанными тропами, отравляют воздух и разум своим сладким дыханием, заманивают тех, кто придет и убьет их — убьет за немоту, за то, что они не могут рассказать свои истории.

Я смотрю на Генку, и до него начинает доходить. Его добродушное обычно, раскрасневшееся от скачки лицо становится бледным и озверелым.

— Отойди, — одними губами произносит он, и я, не в силах разжать сведенные от напряжения челюсти, молча мотаю головой. Генку перекашивает от ярости. Он прицеливается, и я скалюсь в ответ. Он не выстрелит, я верю, что не выстрелит, верю, что не может выстрелить, и мне страшно, так страшно, что немеет лицо и внутренности уплывают куда-то вниз, вниз, под камни, в густое ядовитое марево

бешеное ядовитое марево в его глазах но я верю выстрела не будет верю в человека под ним

И Генчик, сплюнув, отводит ружье.

Я с присвистом выпускаю воздух сквозь сжатые губы, чувствуя такую слабость, что, не сиди я верхом, — свалилась бы. Еще ничего не закончилось: Генчик шарит глазами по камням, явно прикидывая, как половчее меня обойти. Может, когда он сдвинется с места, саспыга выйдет из ступора и сбежит. Я хочу оглянуться на нее, может быть, суметь наконец заорать, замахать руками, напугать так, чтобы как ветром сдуло, но тут краем глаза замечаю движение совсем с другой стороны.