Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна

Куропатка с треском поднимается в паре метров от морды Караша и с гортанным квохтаньем описывает низкую дугу над березой, сверкая ярко-белым подхвостьем. Я провожаю ее взглядом. Снизу доносится суматошный писк, и я резко натягиваю повод. Прямо под копытами суетливо и неловко перебираются через тропу трое цыплят, три пушистых полосатых комка пуха. Добрый знак. Обернувшись, я машу Асе, показываю на тропу; она вытягивает шею, щурится и расплывается в улыбке.

Я жду, пока птенцы одолеют канавку тропы. Наконец цыплята исчезают в зарослях — хотя писк еще слышен. Смотреть больше не на что, можно ехать дальше; но Караш не успевает сделать и трех шагов, когда позади раздается сдавленный полувскрик-полустон. Я останавливаюсь; еще не понимая, что случилось, уже боюсь оглянуться. Короткая вспышка тепла погасла. Уже ясно, что никаких добрых знаков не было — лишь мимолетная выдумка; но шея отказывается поворачиваться, а глаза — фокусироваться, как будто то, что я не вижу, еще можно отменить, как будто если не смотреть, то можно забиться в безопасную щель между мгновениями. Мне приходится бороться с собственным телом, чтобы переместиться в настоящее.

Самое страшное то, что он еще жив. Вмятый копытом в торфяную грязь, почти передавленный пополам, как кусок пластилина под детскими пальцами, он продолжает дергать лапами. Он пищит, разевая клюв, и его вылезший из орбиты, налитый кровью глаз смотрит прямо на меня. К горлу подкатывает разъедающая кислота со вкусом мяса и шоколада. Я хочу хотя бы зажмуриться, но не могу отвести глаз. Проходит несколько бесконечных секунд, равных часам; невозможно, но птенец все еще жив. Я мечтаю отвернуться, пытаюсь изо всех сил, но не могу, а он все еще жив, все еще дергает непомерно крупными лапками крови почти не видно вся осталась внутри

(кровь хлещет из черной дыры в боку перья слиплись стали черными лапки дергаются шуршат сбивают струйки щебенки

проснись)

он все еще жив. Боковым зрением ловлю полный ужаса взгляд Аси — счастливица, она может отвести глаза. Ася открывает рот, и я наконец моргаю и отворачиваюсь. Заранее чувствуя пальцами горячее хрупкое горло под невесомым пухом, начинаю слезать с Караша.

Я повисаю на конском боку, когда Ася говорит:

— Все, не слезай.  — Она прерывисто выдыхает.  — Все…

Так и не коснувшись земли, я забираюсь обратно в седло. Замахиваюсь на Караша чомбуром; два шага, сильный рывок, когда веревка дергает за шею застывшего на месте Суйлу. Частое дыхание за спиной — Ася дышит раскрытым ртом, как испуганная собака. Я вспоминаю, что давно пора отцепить ее от буксира, но не хочу здесь останавливаться. Хочу уехать подальше отсюда. Такое бывает, никто не виноват, просто шел себе конь, вслепую ставил копыта на тропу, так получилось. Я должна это сказать, чтобы хоть немного успокоить Асю. Но если я заговорю, меня стошнит.

Край последнего уступа — уже не плато, еще не долина. Пышная береза выше колена, низенькие кедрушки и плотные группки пихт высотой с человека — полутундровое редколесье, почти уютное вопреки холоду и ветрам, не дающим деревьям расти.

— Слезай, — говорю я Асе.  — Разомнемся, подпруги подтянем…

Хмарь потихоньку расходится, и под ней проступает просторный лог: полоса кедрача, пологая поляна и посреди нее — белые каменные столбы, невозможные и неуместные в своей отдельности. От вида этих скал перехватывает горло. Когда мы с Ильей мечтали и выдумывали, как пробьемся в эти места, каждый раз сходились: здорово бы сделать стоянку рядом с этими скалами, чтобы можно было хорошенько полазать вокруг них, а то и вскарабкаться наверх…

Привстав на цыпочки, я все еще непослушной от холода рукой шарю в арчимаке, обдираясь об грубые углы и выступы. Она должна быть рядом, я всегда запихиваю ее так, чтобы легко достать… Распухшие от внутреннего жара пальцы смыкаются на холодном металле, и, облегченно выдохнув, я наконец вытаскиваю фляжку.

Глоток коньяка растекается по телу ласковым, расслабляющим теплом, от которого колени тут же становятся мягкими, почти ватными. Начинают гореть щеки, и промокшая одежда уже не кажется такой мерзкой. Я передаю фляжку Асе и закуриваю (осталось восемь). Ася апатично отпивает, тщательно завинчивает крышку; вяло машу рукой — не закрывай пока, — но говорить вслух ленюсь. Снова рассматриваю лог и представляю, как буду рассказывать о нем Илье. Стараюсь запомнить детали: ему будут интересны подробности. Меня охватывает радостное возбуждение; только что я ленилась открыть рот — а теперь хочется болтать.

— Вот там, — говорю я Асе, — не под самыми скалами, а чуть ближе, видишь? Ручей и полоса кедрача, отличное место. Можно любоваться скалами прямо от костра.

Ася слабо кивает; видно, что ей ни капельки не интересно, и это огорчает меня и немного возмущает.

— Эй, ну что ты такая пришибленная? — спрашиваю я.  — Умаялась? Ничего, мы уже прорвались, полчаса еще пройдем, ну минут сорок, и встанем. И чем ниже, тем теплее. И дождь кончился, смотри…

«Угу», — говорит Ася, запускает руку за воротник и скребет ключицу. Конвульсивно поводит лопатками. Глоток коньяка — это ненадолго; я чувствую, как он распадается во мне на янтарные молекулы и исчезает. Снова подступает холод; от прикосновения мокрой одежды колотит дрожь.

— Слушай… — Я на мгновение опускаю веки. Под ними бьется раздавленный птенец, и я торопливо открываю глаза.  — Это случайность. Просто забудь. Не надо такое помнить. Еще глотнешь?

— Не поможет, наверное, — тихо отвечает Ася.  — Да нет, я понимаю, я же видела, как он задней ногой… — Она конвульсивно сглатывает и на пару секунд отворачивается, сосредоточенно глядя куда-то вниз и в сторону.  — Отвратная случайность.

Она извлекает из внутреннего кармана пачку своих тоненьких сигарет, тщательно вытирает мокрые руки об вытянутый из-под одежек подол футболки, закуривает.

— Только выглядит как намек, — вздыхает она и глубоко затягивается.

— Да ну, какие намеки, — неубедительно бормочу я.

Ася поводит плечом: не старайся. Ее лицо постарело и даже как будто уменьшилось. Складки там, где с утра были только намеки на морщинки, придают ей обреченный вид. Словно буран вытянул мясо из-под кожи. Как будто съел его.

— В конце концов, мы живы, — почти шепотом говорю я. Не хочу признаваться себе и совершенно точно не хотела бы говорить об этом с туристами, но то, что мы живы, сейчас вовсе не подразумевается само собой.

Ася слабо улыбается в ответ:

— Ты, кстати, зря орала на Панночку, что он дебил. Все он соображает. Просто он этого и хотел.

— Разрядить телефон? — спрашиваю я, но Ася на сарказм не реагирует.

— Нет, — она серьезно качает головой.  — Убить нас. Вернее, меня. А ты бы просто за компанию…

— Хорошо же ты о нем думаешь, — поражаюсь я, а потом вспоминаю испачканный кровью камень и думаю: просто судит по себе. Или это я все еще цепляюсь за пределы нормальности, а она вылетела за них давным-давно? — Зачем ему? — устало спрашиваю я.  — Из мести? Не доставайся же ты никому?

— Да какая месть, — отмахивается Ася.  — Сама подумай: он же хочет быть со мной, а как? Он мертвый, я живая… наверное… — Она затягивается. Закашливается, толчками выпуская дым из ноздрей.  — Может, лучше бы и убил, — глухо говорит она, глядя в пустоту перед собой, и я понимаю, что она видит раздавленного птенца.

— У тебя паранойя разыгралась, — говорю я.  — Смотри: погода налаживается. Завтра уже выберемся в знакомые места. Вернешься к цивилизации и будешь решать проблемы нормальными человеческими способами… — Ася морщится, но молчит.  — А я помоюсь горячей водой.  — Стоит только представить, и по телу пробегают мурашки наслаждения. Какой будет кайф… Ася чуть насмешливо фыркает, но ее усмешка тут же увядает.

— Может, у меня и паранойя, — говорит она, — но это не значит… — Она машет рукой.  — Мне страшно, — тихо говорит она.  — Я тебе верю, но мне очень страшно.  — Она тихонько качает головой.  — Это было испытание…