Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна

Кое-как угомонив коня, я вспоминаю про Асю — и вовремя: Суйла удирает, встряхивая головой и содрогаясь, и Ася уже кренится набок: крупная дерганая рысь стряхивает ее с коня. Я взмахиваю чомбуром — но Караш и так готов сорваться в галоп, бежать от этого твердого, болючего, ледяного… Догнать Суйлу. Перегородить дорогу. Ася, мертво вцепившаяся в переднюю луку, кое-как вползает обратно в седло и выпрямляется. Ее лицо похоже на тарелку овсянки, в которой плавают черносливины глаз. Разговаривать невозможно, и я показываю: повод коротко на себя. Суйла, смирившись с тем, что убежать не выйдет, прижимает уши, пытаясь уберечь их от града, и замирает.

Ветер налегает на спину ледяными ладонями, как великан на тугую дверь, и кажется, еще немного — и я со скрипом сдвинусь с места. Откроюсь под этим давлением, и холод проникнет в меня навсегда. Град лупит даже через резину и сугробами собирается в складках химзащиты. Грохочет так, что больно ушам, — капюшон усиливает звук, превращая удары ледышек в грохот водопадов, сорвавшихся камней, миллионов гудящих вразнобой бубнов. Но это не страшно. Теперь, когда кони стоят попами к ветру, это не страшно, просто очень неприятно. Теперь мы переждем заряд. Пронесет. Я не могу сказать об этом Асе — не докричусь, — и поэтому только неестественно широко улыбаюсь ей. Она выдавливает в ответ тень улыбки и застывает, отрешенно глядя перед собой и подшмыгивая носом.

Мы стоим так минут пять. Постепенно удары перестают быть болезненными, становятся больше похожи на толчки, прикосновение, шуршание. Ветер больше не пытается выпихнуть меня из седла — теперь это всего лишь равномерный холодный нажим, вполне терпимый. Кажется, даже немного светлеет; похоже, тучу почти пронесло. Если повезет — проскочим перевал до того, как придет следующая. Я машу Асе: поехали, — и разворачиваюсь.

И понимаю, что — не пронесло.

Мы по-прежнему в туче. Ее передний, набитый льдом край прошел через нас и сквозь нас и унесся к ущелью, но нутро распухло от снега. Я больше не вижу ни лысой вершинки, ни края плато, за которым вот-вот должна открыться неведомая долина. В мире не осталось ничего, кроме белого колючего месива, в котором едва видны уши Караша.

Приходится пинать, приходится замахиваться чомбуром, даже огреть пару раз Караша по заснеженной заднице, — и все время контролировать повод, чтобы конь не развернулся незаметно и не побрел назад, в тепло, к знакомым полянам. Что ж, хотя бы не холодно — от постоянных мелких стычек я даже слегка вспотела под курткой. Но я теряю силы. Дышать по-прежнему нечем — кажется, что ветер, попадая в легкие, выбивает из них остатки кислорода. Я слабею, а ни просвета в буране, ни признаков спуска не видно — и может не появиться еще долго. Я уже не чувствую толком ни рук, ни лица.

Как глупо, думаю я. Как глупо. Запугивая Асю два дня — вечность — назад, я забыла рассказать о таком варианте: незнакомый перевал. Ни намека на тропу. Буран.

Я снова думаю: может, сюда было нельзя. Может, пока не поздно, надо перестать бороться. Я прекращаю подгонять Караша, и он тут же разворачивается боком к ветру. Теперь, когда капюшон загораживает мокрое лицо от ветра, оно начинает гореть. Ася, поймав мой взгляд, делает вопросительные глаза.

— Смотрю, может, вернуться… По своим следам! — кричу я. Добавляю мысленно: пока их видно.

Глаза Аси становятся огромными, и она мотает головой — равномерно, как болванчик. «Нет-нет-нет-нет», — шевелятся ее губы. Я дергаю плечом и смотрю ей за спину, на полосу взрытого снега, оставленную конями. Буквально в метре за Суйлой у следов уже плавные, затертые края. Плохо дело.

Ася перестает мотать головой.

— Нельзя назад! — она корчит гримасы, будто мимикой хочет передать мысль, слишком сложную, чтобы ее выкрикивать. Упрямство, страх, отчаяние. Недобрый огонек фанатичного вдохновения.  — Испытание! — орет она.  — Чтобы выбраться!

— Да и хрен с ним! — надсаживаюсь я. Сейчас Асины проблемы со словами не кажутся мне важными.  — Потом разберемся!

— Нельзя! Не пройду — съедят!

Черт знает, о чем это она. Я раздраженно взмахиваю рукой — жест не закончен, но очевиден: постучать по лбу. Лицо Аси захлопывается, теряя всякое выражение.

— Мне нельзя назад! — произносит Ася. Я читаю ее слова по губам, и я колеблюсь. Пытаюсь вспомнить карту и фотографии. Прикидываю, сколько пройдено. Не уверена — но, кажется, слишком много. Не уверена — но, кажется, вперед уже ближе, чем назад… Я вытираю лицо — суше оно не становится, я просто размазываю ледяные капли ровным слоем. Шмыгаю носом — течет, как из шланга, от холода с ветром у меня всегда течет из носа, как у хилого детсадовца… Знать бы точно, сколько мы прошли, — но я давно потеряла чувство времени, а солнца в этом белесом месиве не существует.

Но, кажется, мы и правда уже слишком далеко, и не важно, испытание это или нам просто крупно не повезло с погодой.

— Ладно, поехали, — говорю я вполголоса, но Ася понимает, и ее измученное лицо на миг освещается. Радость. Благодарность. Идиотка. Испытание ей…

…Теперь больше замерзает левая щека. Ветер меняет направление — или Караш отклоняется в сторону, чтобы не дуло прямо в морду? Надо посмотреть, изгибается ли цепочка следов или все-таки идет по прямой. Парализующий холод уже пробрался под одежду, и я едва заставляю себя оглянуться.

Не желая верить глазам, я отодвигаю капюшон, чтобы не закрывал обзор, озираюсь через другое плечо — и наконец увиденное доходит до сознания. Сердце кувырком летит в желудок, а потом скользким комом взлетает в горло и принимается вибрировать в нем, как обезумевшая от ужаса птица.

Аси нет.

На мгновение мелькает дикая мысль: снова сбежала, идиотка, невменько, — и тут же исчезает. Я знаю, что Ася не исчезала нарочно. Здесь и сейчас она ничего не может сделать нарочно. Она просто не заметила, что Суйла повернул. Может, отключилась от холода. Или думала, что конь послушно идет следом, и доверяла ему, даже потеряв меня из виду. Я уже видела такое, ловила таких отставших, но тогда были — знакомые места, группа, напарники… Я понимаю, что сейчас разрыдаюсь, и больно закусываю щеки изнутри.

Рысью пускаю Караша по следам. Ору — и ветер вбивает слова обратно вместе с пригоршней снежного крошева. От холода ломит зубы. От ужаса ломит в животе. Из глаз льет — это ветер, просто ветер; я размазываю по щекам мокрый снег и некстати вспоминаю Панночку, который смахивал слезы, как воду. Должен искать ее, иначе умру — так он, кажется, говорил? Следы заметает на глазах. Где-то здесь должна быть развилка или натоптанное место, где Суйла упрямо выдернул повод из онемевших от холода рук, развернулся и поплелся назад — все равно куда, лишь бы не против ветра. Я снова выкрикиваю ее имя. Кажется, ору от ужаса. И уже не разбираю, где следы, а где — облепленные снегом небольшие камни и вмятины. Сердце разбухает, колотится, разбивает меня изнутри. Ася, — уже еле слышно хриплю я. Бормочу: пожалуйста, пожалуйста, не дайте пропасть ей, мне надо ее найти. Я готова обещать что угодно; не знаю, что могу предложить тем, кто, может, смотрит сейчас на нас, а может, и нет, но я обещаю. Сделаю все что хотите, только дайте ее найти.

Впереди снег темнеет и проседает тонкой линией над руслом ручья. Я больше не вижу следов — а здесь они были бы заметны. Смотрю по сторонам — нет ли чего выше или ниже по течению — и замечаю атласно-блестящий, солнечно-желтый промельк в белизне. Вспышка цвета так притягательна, что я невольно подъезжаю поближе.

Над заснеженными камнями поднимаются горные маки. Ветер пригибает их, почти укладывая на снег, но они все еще живы. Невыносимо нежные, хрупкие, погибающие от холода, но все еще не сломленные. На долю секунды во мне бесстыдно и ярко вспыхивает радость.

Злясь на саму себя — нашла время, — я поспешно отвожу глаза. Ветер дергает одно из снежных полотнищ, и за ним на мгновение сгущается зеленовато-серая тень. Она как будто висит в белой пустоте — серого Суйлу за снегом не видно, но химзащита скользкая, и снег не успел облепить ее… Спасибо, истерически шепчу я, срывая Караша в галоп за ускользающим зеленым, спасибо, спасибо…