Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
— Я… я не хотел…
Ребенок теперь тоже казался испуганным.
— Слишком поздно! — сказал он, вздрогнув.
В этот момент Сильвен ощутил внезапно накатившую сзади волну жара, словно у него за спиной распахнулась топка гигантской печи.
Он обернулся и побледнел:
— Боже мой!..
Пожар распространялся с молниеносной скоростью. Даже облака вспыхнули. Деревья превратились в гигантские пылающие факелы.
Но больше всего удивляла тишина. Ни шороха, ни звука. Не было слышно ни треска горящих веток, ни грохота рушащихся зданий. Только яркий оранжевый свет, заливающий всю эту ужасную сцену…
Странно, но Сильвен стоял неподвижно, не пытаясь убежать. Страха не было.
— Ты… ты остаешься здесь? — спросил он у ребенка, который тоже успокоился.
— А почему я должен уходить?
И в самом деле — почему?..
Пожар кончился. Теперь Сильвен видел перед собой песчаную пустыню, в разных местах которой возвышались древние руины.
Вдалеке он различил пирамиду. Она была покрыта каким-то странным веществом, которое на расстоянии невозможно было определить.
Вокруг пирамиды прыгали и плясали, держась за руки, крошечные белые фигуры. Это было похоже на какой-то ритуальный танец.
Постепенно приближаясь к ним, Сильвен услышал музыку. Очень странную, нездешнюю… неслышную. Ее создавали не музыкальные инструменты, а что-то другое. Она как будто исходила от самого окружающего мира — камней, песка, неба, ветра…
И… плюща. Да, музыка исходила от плюща.
Потому что пирамида была окружена огромным коконом из буйных зарослей плюща. Они поднимались из песка и карабкались по камням, стискивая пирамиду в своих крепких объятиях, словно пылкий возлюбленный.
Белые фигурки продолжали танцевать. Запрокинув голову и наполовину закрыв глаза, они улыбались яркому солнцу. Они держались по росту, и вся их вереница казалась гигантской змеей, кольцами извивающейся в песке.
Вдруг Сильвен понял, что танцуют не они… а песок под ними! Под ногами танцоров словно вздымались песчаные волны. Этот золотисто-белый океан покачивал их вверх-вниз. Порой из песка выныривал листок или ветка, словно указывая путь главе процессии, — и тут же скрывался снова.
«Эта пустыня живая!» — понял Сильвен, заметив, что плющ, обвивающий пирамиду, тоже движется.
Но это зрелище, как и пожар незадолго до того, не вызвало в нем ни страха, ни тревоги. Запах листьев плюща был таким сильным… гораздо сильнее, чем запах пота танцоров.
— Иди к нам! — закричал один из них, разрывая на мгновение цепь и протягивая Сильвену руку.
Сильвен ухватился за нее и влился в общий танец.
Он летел, не касаясь земли. Он совершенно не чувствовал тяжести собственного тела. Танцор слева от него, стиснувший его руку стальной хваткой, закрыл глаза и полностью растворился в движении. Взглянув направо, Сильвен увидел уже знакомую улыбку.
— Опять вы? — рассмеялась девушка в венке из клевера.
Она сжимала руку Сильвена и при этом еще умудрялась слегка щекотать ему ладонь большим пальцем. Смех девушки звенел, как хрустальный колокольчик. Это была совсем юная девушка, почти ребенок.
Сильвен был так удивлен, что даже не заметил, когда все в очередной раз изменилось.
Не было больше ни пирамиды, ни плюща, ни танцоров.
Только не выпускавшая его руки девушка.
— Пойдем! — сказала она и увлекла его за собой к лестнице.
— Сколько же здесь ступенек? — спросил Сильвен, у которого от одного взгляда на них перехватило дыхание.
Встречалась ли ему когда-нибудь в жизни такая высокая, такая широкая лестница? Не было видно ни ее вершины, ни краев. Следом за девушкой Сильвен прошел через полуразрушенную арену древнего амфитеатра и устремился вверх по лестнице, уходящей, казалось, прямо в небо. Позади них лежал разрушенный город. Но эти руины выглядели искусственными, стилизованными. В пустых оконных проемах были натянуты веревки, на которых сушилось белье. Влюбленные пары обнимались под дырявыми крышами, возле полуразрушенных стен, в дверных нишах, где не было дверей. Сразу за городом начинался лес.
Настоящий лес.
— Смотри вперед! — предостерегающе сказала ему девушка, не выпускавшая его запястья.
И они начали подниматься. Кажется, подъем продолжался несколько часов. На каждой ступеньке Сильвен невольно оглядывался, словно зачарованный. С каждой ступенькой он поднимался все выше над миром и мог видеть все больше.
Эти изящные руины, окруженные деревьями и зарослями папоротников — таким красивым, таким… домашним лесом, несмотря на буйство растительности, — вызывали у него ощущение какой-то вселенской ясности и простоты. Так бывает иногда в некоторых снах, когда тебе кажется, что ты понимаешь… Что именно? Да все! Абсолютно все… Эти сны в одно мгновение дают тебе ключ ко всем знаниям, единственный всеобъемлющий и умиротворяющий ответ на все вопросы.
— Хватит философствовать! — смеясь, говорит девушка, которая, кажется, читает его мысли. — Просто наслаждайся моментом.
Сильвен про себя повторяет: «Наслаждайся моментом…»
О да, она права: сейчас он в настоящем, реальном мире. И в истинном времени.
Нет необходимости планировать что-то на будущее, ставить конкретные цели, разрабатывать порядок действий для их достижения… Любое действие здесь спонтанно, ничем не обусловлено. Все видится в настоящем, в совершенной неподвижности картины, полностью законченной и покрытой лаком. Не нужно ни стремиться в будущее, ни сожалеть о прошлом. Все «здесь и сейчас». Застывшее в вечности настоящее…
Это ярко сияющее солнце никогда не сдвинется с места. И кроны тысяч деревьев никогда не шелохнутся… Таким, как сейчас, все это будет вечно.
Вдруг девушка порывисто обнимает Сильвена и прижимается губами к его губам. Он замирает от этого прикосновения, последний раз взглянув на город, который теперь кажется лишь светлым крошечным островком в океане зелени…
Одни. Они одни. Счастливые пленники момента и самих себя.
Мира больше не существует. Реальна лишь эта чувственность: прижимающееся к его телу тело девушки, ее ниспадающая на ступеньки длинная юбка, ее грудь в глубоком вырезе платья, ее волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам… Легкие золотистые пряди иногда касаются лица Сильвена…
— Смотри, ангел мой, смотри! — шепчет она.
Платье соскальзывает на ступеньки, и теперь она полностью обнажена. Ее кожа гладкая и матовая, словно кожура экзотического фрукта; от всего ее тела исходит ощущение какой-то невероятной, растительной чистоты. Рука девушки скользит по телу Сильвена, словно ветвь папоротника. Ее ноги, переплетенные с его ногами; ее шея, грациозная и крепкая; ее глаза, огромные как мир; ее полные розовые губы; ее язык, чье прикосновение опьяняет, — все это словно переполнено семенем. Это образ вечной весны, агрессивно-чувственной.
Их тела сливаются в одно.
Сильвен буквально впивает ее, словно дышит ею.
Как всякий раз, когда он оказывается в этом мире, у него появляется ощущение, что наконец-то он живет по-настоящему — полнее, чем когда-либо.
Удовольствие нарастает, нарастает…
Глаза сильфиды неотрывно смотрят в его глаза, словно прося его не моргать, не отводить взгляд…
Все должно произойти здесь и сейчас, и они должны быть единым целым…
И в тот миг, когда Сильвен наконец изливается в нее и в изнеможении наваливается на ее трепещущее тело, — ее, как молния, пронзает судорога наслаждения, и девушка кричит. Этот крик поднимается к самому солнцу, а эхо его еще долго звучит в самых глубинах необъятного леса.
Это эхо: всегда то же самое.
Этот лес: всегда тот же самый.
И эта женщина… кто же она?
Иногда она принимала облик Габриэллы. Иногда — других женщин, которых Сильвен видел наяву, во сне или в воображении…
Но сегодня он ее не узнавал.
Да, он не знал ее — но прежде никогда еще не испытывал ничего подобного.
И вот картины снова превратились в обычные полотна — Жервеза включила свет.
Пятница, 17 мая, 23.55— Еще немного сока, дорогая?
— Не сутулься, моя принцесса.
Воистину, родители — изобретение дьявола! Животные выше человека в том смысле, что живут кланами. Отдельно взятая семья — это чисто человеческое извращение.
Я уже готова была снова спуститься в колодец, оставалось только взять резиновые сапоги и карманный фонарик. Так нет же! Именно этот момент родители и выбрали, чтобы вернуться с другого конца света!
«Куколка моя», «моя малышка», «наш маленький лесной гений», «наш тропический вундеркинд»… Ох, как же меня достало это материнское сюсюканье!
