Между небом и морем (СИ) - Вран Карина

— Ничего. Мысли вслух. Поехали.

«Болонька с хорошо прошитыми швами сама себя не примерит и не купит».

— Ура! Мода придет в этот унылый шкаф.

«Мечтай».

— Да ну нет! — заламывала руки Аня в который по счету раз. — То с разрезами — да. Красненькое — огонь! А ты что раскопала? Сними и сожги это немедленно!

Ради правды, некоторые из подобранных сокурсницей образов и в самом деле неплохо смотрелись на Нике. Но разоряться на что-то, в чем ей не особо комфортно ради одного выхода на публику? На такое художница пойти не могла.

Столь нужные болоневые штанишки она уже нашла и купила, хотя Потапова при виде «этого кошмара» чуть не свалилась в обморок. Тогда Вероника пообещала, что примерит десяток вариантов от Ани. Если обеим понравится, то даже и купит. Но все эти платья с разрезами и юбки длиною с ладонь… Нет, просто нет.

— Может, это? — свободного кроя штаны с карманами глянулись Нике.

И цвет был приятный, не выбешивающий. Оливковый. Карманы — не фальшивые обманки, а вполне себе удобные и вместительные отделения на застежках-кнопках. В один, например, отлично поместится ластик-клячка и упаковка влажных салфеток. А в другой можно кейс с магнитами для акварельной бумаги засунуть.

— Что? — совсем захандрила Потапова. — Во времена наших бабушек карго были в моде. Нынче… ну разве что в бесплатном приложении к журналу «Пенсия и жизнь» можно найти.

— А я слышала, что мода циклична, — не моргнув глазом, ответила Ника.

Вполне правдиво: от Ани и слышала, три бутика тому назад, где ей впаривали бежевые замшевые ботильоны. А выбрала она кожаные ботинки на толстой подошве со шнуровкой. Их Анютины глазки тоже забраковали, обозвали «говнодавами».

Но смирились, поскольку отправить группу рисовать какую-то условную красивость хрен пойми куда в любую непогодицу в училище — нормальная практика. Там или резина, или вот такое суровое. Нежные кроссовочки (про туфельки забудьте сразу) гибнут в чавкающих муках. Обоснование: если мы будем ждать хорошей погоды для каждой практики в нашем климате, то практики не будет никогда.

— Ауч, как с тобой тяжко, — Анюта взлохматила рыжую шевелюру; опомнилась, ринулась к ближайшему зеркалу — поправлять. — Я знаю этот взгляд. Примерь этот очередной мешок хотя бы во-о-от с этим.

Нике всучили что-то черное, напоминающее драную тряпку. Затем еще пару топиков, по которым тоже явно прошлись или с ножницами, или напрягли кошаков продырявить когтями ткань в самых неожиданных местах. Художница втихаря цапнула самую недырявую вещицу (швы наружу — это меньшее зло).

И получилось вполне нормально на вид. Еще и берцы к этому всему подошли, как родные. Сойдет для рок-концерта.

— Фыр-р-р, — смешно сморщился носик рыжей модницы. — Не, если волосы вверх. Эту всю твою густоту поднять. И накрасить в кои-то веки. Ты накрасишься! Нет, я сама приеду и всё сделаю. Слышала⁈

— Тебя весь торговый центр услышал, — попеняла Ника. — Много шума из ничего. Приезжай, делай.

«Переусердствуешь — смыть недолго», — добавила мысленно.

— Ты подозрительно сговорчивая, — сузила глазки Аня. — Может, еще то платьишко примеришь?

— Домой!

— Эх, я должна была попытаться.

В пятницу, в день концерта, Анюта в десять утра уже стояла под дверью подруги. Кожаная куртка коньячного цвета, топик «одно название» под нею, юбка из мягкой черной кожи и высокие сапоги. И выражение лица «сама решимость». Через плечо перекинута сумка с фотокамерой. В руках большой бумажный пакет.

— Тебе по дороге ничего не продуло? — с ознобом и сочувствием осмотрела гостью художница. — На дворе не май месяц.

— Я на такси, — сделала ручкой Потапова. — И туда тоже на такси поедем. Брательник меня грохнет, если я камеру хотя бы поцарапаю. Так что он оплатил транспорт. Держи, мама нам поесть собрала. Там гуляш, пюре и салатик.

Вероника накануне намекнула, что их места и знакомство с одним из музыкантов позволяют заглянуть после выступления в «каморку, что за актовым залом». Хорошо, что сказала она это не в людном ТЦ, а на улице. Так только несколько случайных прохожих дернулись от возгласа, явно усиленного мощью духовной черепахи.

Теперь Потапова мечтала сделать много-много фотографий с ее кумирами. И полупрофессиональная камера производства страны восходящего солнца была честно стырена (по заветам Маси: шарю и тырю), в смысле, выпрошена у старшего брата.

Но сначала поесть. Поклевать в исполнении Анютиных глазок. «А то молния разойдется». И нормально так навернуть домашней еды для Ники под печально-завистливым взглядом сокурсницы.

И начались сборы. Ведь нельзя же попасть к своим идолам в неподобающем виде! Даже если неподобающий вид идет с тобой рядом.

«Чем бы дитя не тешилось», — вздохнула мысленно Вероника.

И отдала себя на растерзание. Хотя лучше бы с пользой провела это утро и часть дня в тренировках… Но Ане важен был этот концерт. А Веронике, как ни странно, в какой-то момент стало не плевать на Потапову.

Удивительно, но жестить с макияжем на лице подруги Аня не стала. Для самой Ники это было «многовато, но сойдет». Та голосистая девочка из «Мизантропии» раза в три сильнее чернила глазищи.

А остаток времени обе девушки на скорость делали эскизы с попугаями. Счастливые и шумные модельки носились наперегонки, радуясь вниманию.

Для затравки «Мизантропия» исполнила несколько мелодий из первого альбома. Сорвала овации, разгорячила пришедший с улицы — прямиком из стылого ноября с его знобящим ветром и ледяным дождем — народ. Только что люди ежились (в зале не жарко, если снять верхнюю одежду), и перешептывались. А спустя полчаса их уже бросило в жар.

Переходом от старых композиций к новым стало «Вдохновение». Собственно, песня про то, как молодой парень решил забросить творчество. Вместо глупых фантазий устроился на работу в кафе. А вдохновение… Осталось где-то там, в каморке разума за плотно запертой дверью.

Оно стучалось в мозг и в душу.

Он резал лук и чистил груши.

— Эту Вал написал, — нагнулась к Анюте Ника. — Сам говорил. Последствия обучения у Барби. Когда режут лук, текут слезы. А слово груша в стране его девушки созвучно с расставанием, разделением.

— Погоди, — Анютины глазки подозрительно блеснули, словно нарезка лука проводилась в шаге от нее. — Но ребята поют у нас, где груши — это просто груши. Никто не поймет скрытый смысл.

— В том и соль, — Вероника пожала плечами и озвучила примерно то, что с пылающим взором говорил об этой композиции сочинитель. — Его девушка учит русский. И всю музыку Вала слушает. Она поймет, что в строках припева он скрыл тоску от их разделенности. Другие нет, для них это просто строчка про обыденность.

— Это как-то… — Аня замялась, подбирая определение. — Сложно.

— Если так подумать, — Ника глубоко вздохнула. — Такое скрытое послание на виду у всех, смысл которого понятен только им двоим… И, возможно, паре-тройке их фанатов из Китая, кто тоже знает русский. Это даже романтичнее, чем прилюдное признание в своих чувствах. Не думаешь?

— Всё ещё сложно, — потрясла головой Потапова. — Но я рада, что ты мне объяснила про груши.

Еще пяток бодрых песен, и вот уже вся аудитория хрипит сорванными голосовыми связками, пытаясь переорать фронтмена. Спели про города из бетона, про ненастоящее. Затем в противовес — про настоящую дружбу, которую ничем не сломить. Друг с готовностью подорвется вместе с тобой в лес, чтобы закопать в тенистом овраге труп твоего врага. Не задавая лишних вопросов.

А затем они бахнули очень жесткую в плане исполнения песню про лишних людей.

Я как слон в океане,

Я как кит у подножья горы.

Поутру вечно пьяный,

Кейс с гитарой в чулане.

Я на лыжах к разгару жары.