Илья Стальнов - Нереальная реальность
Друзья обернулись.
С другой стороны, сложив руки на груди, стоял высокий человек в черном плаще. Сегодня на нем были черные очки. И у его ног злобно скалился огромный пес…
* * *
Степан огляделся, присматривая вокруг какой-нибудь увесистый предмет, пригодный для самообороны. Но это было ребячеством, попыткой самообмана. А правда была одна – есть дичь и есть преследователи. Дичь настигнута. И какой волк даст ей шанс выжить?
Дверь лимузина сама распахнулась – неторопливо, будто испытывая нервы жертв.
Что ожидали увидеть друзья? Кого?
Зацокали когти по асфальту. Из машины один за другим выпрыгивали псы. Их было пятеро – братьев того, который жался к ногам человека в черном плаще. Они были чуть меньше его, но все равно – неестественно огромные. Они несли с собой потустороннюю угрозу.
– Что вам надо? – крикнул Лаврушин.
Незнакомец стоял, как изваяние, и смотрел на них.
– Э, уважаемые, пропустите, – встрял Степан. – Мы не сделали вам ничего плохого.
Реплика осталась без ответа.
– Забирайте деньги, – Степан бросил на пол кожаную сумку с долларами, которую, не доверяя сейфу отеля, прихватил с собой.
Человек снял очки.
Глаза его сверкнули, как сверкают во тьме глаза кошки, на которые упал свет автомобильных фар.
Это был не человек.
Это было нечто похожее на человека. Но куда хуже, чем любой из людского рода-племени.
Он выкрикнул какое-то незнакомое слово на незнакомом языке. Оно было каркающим и угрожающим. Громкий и шуршащий голос звучал, как испорченная телефонная трубка.
Повинуясь приказу, собаки сорвались с места.
Они мчались огромными прыжками, беззвучно. Они были не от поднебесного мира. Они пришли с Той Стороны, где живут страхи, где тешится своими темными делами сама ТЬМА.
– Господи, – Лаврушин зажмурился. Еще пара секунд – и на его шее сомкнутся страшные челюсти.
Рука его инстинктивно ухватила «пианино».
Он нажал на клавишу. Вырвался тонкий звук. Нажал еще на две клавиши, извлек из «пианино» варварский скрежещущий аккорд.
Перед ним возникла черная морда. Оскаленная пасть горела, из нее вываливался красный, огненный язык. Но дохнуло из пасти не огнем, а морозом.
Лаврушин закрыл лицо ладонью и упал на колено, рефлекторно нажав еще на одну клавишу.
Секунда прошла. Стальные челюсти не рвали его горло.
– Вам помочь? – услышал он рядом с собой голос и почувствовал, что ему помогают подняться на ноги…
Часть третья
Ночные кошмары
Караван-сити не было. Он затерялся в неведомых далях других измерений. Здесь же был вечер. Был сквер с деревьями, асфальтом и скамейками. И здесь говорили по-русски. Здесь упавшим людям помогали встать на ноги.
– Спасибо, – сказал Лаврушин, поднимаясь.
– Не за что? Я вам еще нужен? – спросил молодой человек, все еще поддерживающий Лаврушина за локоть.
– Я в порядке.
Молодой человек кивнул и быстрым шагом удалился.
– Где мы? – спросил Степан, державшийся за ствол дерева и трясущий головой, не в силах поверить в неожиданное спасение.
– В России. А вот какое время…
В сквере было безлюдно. Лишь на лавочке в глубине сидела парочка.
– Ох, как же хорошо, – томным голосом вещала девушка.
– Да, дорогая.
– Слышишь, – прошептал Степан. – Натуральная тяжелая эротика. Скорее всего, тут Москва девяностых.
Между тем женский голос продолжал ворковать:
– Как же прекрасно.
– Да дорогая.
– Какое счастье жить в стране победившего социализма!..
Скверик выходил на Волхонку.
Ни храма Христа Спасителя, ни даже бассейна Москва видно не было. На их месте возносился ввысь гигантский Дом Советов с тридцатиметровым Лениным с протянутой рукой на крыше. Здание освещалось прожекторами.
Теплый вечер. Стрелки часов на столбе показывали одиннадцать. Было довольно многолюдно. По асфальту мягко шуршали шины «Побед» и автобусов.
– Пятидесятые годы, – оценил Лаврушин.
Друзья вышли на набережную. Они присматривались к прохожим и прислушивались к их разговорам. Там людей было еще больше. По большей части парни в мешковатых костюмах и кудрявенькие девушки в ситцевых платьицах. На всех лицах была несмываемая печать воодушевления и оптимизма.
Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка-негритенка.
– Не поеду обратно в США, – на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному – кровь с молоком – детине.
– И правильно! – воодушевленно восклицал румяный.
– В Америке стыдно иметь черного ребенка.
– У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян…
– Бозоны и мю-мезоны… Уравнение Люциева-Фруктуса, – пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны…
Еще двое пареньков рабоче-крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы-реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.
– Мы оба любим одну девушку, – долдонил один. – Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.
– Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, – пылко возражал другой.
– Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.
Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу…
– Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, – нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.
За ними шествовала еще одна парочка – худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.
– Ты хочешь тихого счастья, – строго выговаривала девушка.
– Да, да… Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, – капризничал парень.
– А жизнь – это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, – презрительно кинула девушка.
Все что-то нудили, кого-то воспитывали, что-то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.
– И что дальше? – спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. – Без паспортов. Без денег.
– Придется опять играть, – Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. – Эх-хе-хе, – вздохнул он, понимая – ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.
– Никак? – сочувствующе спросил Степан.
– Близко ничего.
Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.
Над городом заструился рассвет. Вышли поливальные машины. Потянулись первые троллейбусы. И вот веселые люди с радостью пошли на работу, как на праздник. Весело напевая, рулили шоферы. Улыбаясь, клали кирпичи каменщики. Воодушевленно торговали яблоками продавщицы.
«Куда идет не знает веселое звено», – радостно пропел промаршировавший отряд пионеров.
В этом городе у всех все было отлично. Это был мир простых и ясных чувств, простых решений. Мир надуманных проблем, где все разложено по полочкам. Все прекрасно знали цель и смысл жизни, а кто не знал, того незамедлительно учили этому. Или справедливо наказывали. У всех все было изумительно. Только Степан и Лаврушин, злые, голодные, неприкаянные, брели незнамо куда и зачем по Фрунзенской набережной.
– Поедем в Сибирь, – заорали рядом так, что Лаврушин отпрыгнул и настороженно заозирался.
– В Сибирь, где мощно катят свои воды могучие реки. Где человек в великом порыве побеждает и покоряет природу, и природа начинает служить ему, – обнимая барышню радостно орал парень, отбрасывая прядь непокорную со лба и смотря вдаль, видимо, пытаясь разглядеть там сибирские просторы.
– В Сибирь, – счастливо кивала барышня.
– Правильно, в тайгу ее, – прошептал Степан, оглядываясь на них.
Друзья уныло побрели дальше.
– Сигарет почти не осталось, – Степан вынул пачку, руки у него дрожали, так что одну сигарету он смял и яростно отбросил от себя. Засунул в рот другую и щелкнул зажигалкой.
Они, погруженные в невеселые думы о невеселых перспективах, безалаберно не замечали слежку, которая велась за ними уже час…
* * *
Ученики пятого «Б» Гена и Валера пошли на невиданное – на пропуск уроков. Они рисковали проработкой на пионерском собрании. Но решили, что есть дела поважнее, чем уроки.
Это были симпатичные московские пацаны в шортах по колено, белых рубашечках, сандалиях и выглаженных, любовно повязанных пионерских галстуках.
