Ольга Ларионова - Сотворение миров. Авторский сборник
Варвара догнала, подняла – на ее ладони лежало подобие гайки из легкого золотистого металла.
– Один–один, – пробормотала Варвара.
* * *
Сбруя не столько мешала, сколько раздражала, но поддаваться этому чувству было нельзя – аполины и за выражением лица успевали следить, и, похоже, дистанционно улавливали настроение. Она легла на спину, принялась любовно оглаживать сбрую, изображая полное и ничем не замутненное блаженство.
– Переигрываешь, – сказал из лодки Теймураз.
– Не–а, – мотнула головой Варвара, стряхивая со щеки медузу.
Аполины вытягивали шеи, удивлялись.
Из–за острова выпорхнула чужая стая – Варвара за эти полтора месяца перезнакомилась чуть ли не со всеми окрестными аполинами и хорошо знала этого вожака–альбиноса, предводительствовавшего целым молодежным ансамблем, среди которого особенно выделялся Вундеркинд, недавний сосунок–акселерат. Вновь прибывшие корректно приветствовали хозяев бухты и прошли вдоль лодки, швыряя на Теймураза добровольную дань – какие–то там планочки, патрубки, острые наконечники громоотводного вида, и все из нетускнеющего легкозолотистого металла. Парафиновая бронза, как однажды отозвался о нем Келликер. И прижилось.
– Полегче, друзья, полегче! – Теймураз прикрывался локтем. – Зубы же повышибаете!.. Мерси. Гран мерси. Опять нам нагорит от Сусанина за подводный грабеж чужими руками!
Начальство экспедиции категорически запретило самостоятельный подъем со дна каких–либо экспонатов, но аполины стойко придерживались собственного мнения.
Варвара перевернулась на спину и энергично замахала руками над головой – знак запрета; аполины и ухом не повели, было ясно – завтра натащат еще больше. Все эти сорок два дня, прошедшие с похорон Лероя, Варвара и Теймураз все свободное время возились с этими интеллигентами степухинских морей, вырабатывая общую систему сигналов. Игривые ученики благодаря феноменальным обезьяньим способностям перенимали все на лету.
Вот и сейчас Вундеркинд, раньше других усмотревший на девушке какие–то непонятные ремни и коробки, ткнулся резиновым клювом в кинокамеру и тут же по–лебединому изогнул длинную шею, что должно было означать: «Я тоже хочу!»
– Хочется–перехочется–перетерпится, – сказала Варвара, цитируя что–то из детской классики. – Тут постарше тебя есть.
Постарше тоже захотели.
– Темка, – крикнула девушка, – мы пошли на макет!
Она похлопала себя по плечам, что значило: «За мной!» – и сильным толчком послала себя в глубину, где под днищем лодки был подвешен причудливый домик с башенками, колонками и нашлепками, в которых угадывались уникальные экспонаты из «парафиновой бронзы», явно утаенные от начальственного ока.
Варвара медленно и четко, чтобы всей стае было видно, поднесла руку к клавише и включила съемочную камеру. Тотчас же брызнул свет (для первого раза не очень яркий), застрекотал аппарат. Аполины шарахнулись, но ни один не удрал. Про себя девушка отметила, что меньше всего испугался Вундеркинд.
Десять секунд сиял свет, зудела камера. Затем все автоматически выключилось. Можно было всплывать.
– Есть! – крикнула Варвара, вылетая на поверхность. – Фу–у–у. Не перетрусили… А тебе что, Моржик? Еще включить? Нет, здесь нельзя, только внизу. Сейчас отдышусь, и повторим.
– Слушай, а пойду–ка я вместо тебя! – предложил юноша.
– Не стоит, у нас контакт редкостный. Ну, нырнули!.. Она ныряла до изнеможения, и каждый раз стрекочущая камера все больше и больше привлекала любопытных аполин, а уж Вундеркинду хотелось получить эту игрушку просто несказанно.
– Умотали, звери, – еле шевеля языком, проговорила она, в последний раз подымаясь и переваливаясь через борт. – Тяни макет, Темка, припрячем его на острове, а то неровен час прознают про нашу самодеятельность…
– Не успеют. Я еще не сказал тебе, что утром была связь: на подходе два звездолета, вероятно, уже легли на орбиту. Глубоководники, палеоконтактисты, плазмозащитники… Словом, сплошные корифеи. Тут не до нас будет и не до самодеятельности.
Варвара приподнялась и глянула за борт, где в тени паруса бесшумно скользили веретенообразные темно–лиловые тела.
– Все равно завтра обряжу в сбрую Вундеркинда… Стащи–ка с меня моноласт… Ага. На все, что мы делаем, земные дельфинологи потратили бы минимум полгода: знакомство с упряжью, привыкание к свету, к шуму. Отработать нажатие клавиши и только тогда приступать к главному – связать включение аппаратуры с подводными сооружениями, и все это последовательно, долго и нудно закрепляя каждый выработанный рефлекс…
– Знали бы аполины, что такое рефлекс! – фыркнул Теймураз. Это действительно было самым больным местом дрессировки. В отличие от дельфинов – да что там говорить, от любых земных тварей, – аполины наотрез отказывались воспринимать лакомства как закрепитель рефлексов. От угощенья они не отказывались, это правда, но не связывали его с каким–либо заданием.
– Да, – согласилась девушка, – чересчур уж они умные. Это все равно как если бы знаменитому академику начали объяснять, что обед в перерыве конференции – это вознаграждение за его доклад. Представляешь его академическую реакцию?
Теймураз, наверное, представил, но промолчал.
– А в чем дело? — встрепенулась Варвара, садясь и подтягивая коленки к груди. – Ты что такой индифферентный? Он греб короткими, сильными рывками.
– Успокойся, я дифферентный на все сто процентов.
Интересно, кто бы успокоился после столь дурацкой реплики? И вообще, за последний месяц он из ящерицы живой превратился в рептилию сублимированную.
– Послушай, Темка, – решительно проговорила она, – я же вижу, как ты усыхаешь с каждым днем. Жан–Филипп прав, это очень трудно – быть против всех. Даже если не в одиночку, а вдвоем.
– Глупая ты все–таки, – печально проговорил Теймураз. – Или просто еще маленькая. Когда ты прав, это совсем нетрудно, но только в том случае, если знаешь, что от твоей правоты кому–нибудь и хотя бы через тысячу лет станет чуточку легче…
Лодка ткнулась в берег, по инерции выползла на гальку. Они прошли мимо могилы Лероя – громадный монолит из лиловато–коричневой яшмы казался теплым и чуть ли не живым. Они привычно коснулись его кончиками пальцев. Это был их маленький обычай, их обряд. У них уже очень многое было на двоих, вплоть до подводного заговора с участием аполин; еще на большее они были готовы друг для друга – и тем не менее Теймураз был для Варвары, что глубь морская: на столько–то метров она тебе принадлежит, а вот что дальше – только догадывайся, лови всякие смутные и не для всех существующие тревожные волны.
– До завтра, – сказала она. – Легкой тебе бани.
Теймураз кивнул: ему сейчас предстояло сдавать Жану–Филиппу очередные аполиньи трофеи и головомойка была обеспечена.
Варвара проводила его взглядом, потом как–то невольно оглянулась на Лероев камень. Парчовая яшма казалась отсюда однотонной, сглаженные углы и странные пропорции монолита создавали впечатление нечеловеческой тяжести и усталости. Вот так устало и тягостно думает Теймураз о своем, о чем–то неизвестном ей и очень далеком. Не о Лерое, иначе его пальцы не коснулись бы камня так легко и бездумно. Он ничегошеньки не понял, этот мальчик, он до сих пор считал появление Лероя, на этой планете случайным, а ведь для старика весь смысл оставшейся жизни заключился в одно: быть на одной земле с прекрасной Кони.
Не дошло это до ее сына.
Старик заслонил его – это угнетало Темку. Но существовал еще какой–то невидимый груз, который давил на Теймураза с каждым днем все тяжелее и тяжелее.
Лероя похоронили на том месте, где он любил стоять, глядя на море. Может, и он не просто смотрел, а чувствовал странные импульсы, рожденные в кофейной глубине, и заставлял себя не верить в их реальность? Камень этот притащили от самых ворот Пресептории, там было несколько таких монолитов, но яшмовый – только один. «Уцелела плита за оградой грузинского храма».
Да что за наваждение – одно и то же стихотворение, и на том же самом месте, и так уже полтора месяца! Мало она хороших стихов знает, что ли? Она рассердилась на себя и побежала к себе в лабораторию, прыгая с одного камешка на другой. Слишком много камней, вот и вирусный возбудитель всех ассоциаций. Отсюда и Кавказ, и плита у ограды; и седина – соль на них.
Встряхиваясь на бегу, как рассерженная рысь, Варвара одним прыжком влетела в тамбур своего экспериментального корпуса. Сублимационный зал встретил ее двадцатиголосым ворчаньем форвакуумных насосов, запахом перегретого машинного масла и неожиданным после полуденного пляжа морозом.
У крайних, самых вместительных, камер, куда можно было бы поместить крупного носорога, возился Пегас. Полтора месяца назад кибы принесли его с «дикой» стороны буквально по кусочкам, столь доблестно выполнял он Варварин приказ снимать каждое животное, что его назойливость превысила меру звериного терпения. Теймураз кое–как спаял бренные останки воедино, Варвара вживила новые щупальца, но вот речевой аппарат был необратимо поврежден. Пегас страшно стеснялся своей немоты.
