Ольга Ларионова - Сотворение миров. Авторский сборник
– Ты где?.. – крикнул Теймураз с водительского места.
Варвара побежала по полю, упруго отталкиваясь от бетона, запрыгнула на высокую подножку, когда грузовик уже мягко трогался с места, и вдруг поняла, что все повторяется точно так же, как было несколько дней назад, когда она ехала с космодрома.
Нет, надо же – всего несколько дней…
Узкая дорога влилась в шоколадно–ониксовый каньон, и это была уже ЕЕ дорога, и машина была ЕЕ грузовиком, и впереди был перевал, где разбился ЕЕ олень, а еще дальше высились мегалитические глыбы ворот ЕЕ Пресептории, где все решительно было ЕЕ – и дом, и работа, и море, и немые аполины, и запах сушеных трав с половины Лероя; она уже была владелицей необозримого настоящего, не говоря уже о прошлом, которое вмещало в себя и полуживую золотую шкуру, обреченную на вековой зуд, и водяную бездну под «шпалами», и васильковый венчик ракеты, к которой хищно принюхивалась подкравшаяся с моря молния.
И были уже Параскив с Келликером, которые так же, не задумываясь, вскинули бы свои десинторы и прикрыли бы ее огненным веером плазменной защиты, как это сделал Лерой.
И главное, у нее уже был настоящий друг, который появился, как вообще возникает все настоящее – сам собой, совершенно естественно и однозначно, раз и на всю жизнь, как приходит к новорожденному ребенку первое дыхание.
Она скосила глаза и посмотрела на Теймураза. Лицо у него было напряженное, чужое, властное. И очень взрослое. И чем дольше она всматривалась в это лицо, тем отчетливее становилось подозрение, что в той полноте жизни, которую она только что для себя открыла, ей все–таки чего–то не хватает…
Как теперь всегда будет не хватать Лероя.
– Темка, – поспешно проговорила она, словно старалась отогнать это безрадостное открытие, – Тем, а ведь я только сейчас, в вертолете, увидела, какой он был старый… Ведь иначе у него сердце выдержало бы, да? Ему, наверное, было лет девяносто…
– Теперь это не имеет значения, – отвечал он, помолчав.
– Да, конечно… И как это его только взяли на дальнюю?
– А его никто и не брал. Рассказывали, что он был здесь проездом, да Степуха очень понравилась… В общем, остался он тут, и точка. Сказал, что будет пен–си–онером Степаниды.
– Кем, кем?
– Пенсионером. Это раньше так говорили, когда человек доживал до такого возраста, чтобы делать только то, что хочется.
– И много ему хотелось?..
– А что ему было делать? Ну, подменял метеорологов по ночам, у стариков ведь всегда бессонница; кухню снабжал мясом и рыбой на все сто шестьдесят персон, как заправский траппер, все шкуры в кладовке – его рук дело… Атлас растений начал…
– Понятно, – сказала Варвара.
– Ничего тебе не понятно! Он все время боялся, что станет нам в тягость. Наверное, оттого и шутил, бодрячком прикидывался. И еще он не хотел жалости. Потому и бывал чаще всего один. Не понятно? Странная ты. Варвара, это ж элементарно…
Варвара шевельнула ноздрями, прикусила язык. Ладно. Пусть ее считают бесчувственной деревяшкой. Все с того вечера, свадьбы со снежинками то бишь, когда она воздержалась от восхваления несравненной Степухи. Потому что не будет она объяснять Теймуразу, как это странно и даже утомительно, когда чувствуешь не только те привычные вещи, о которых он говорил, но и миллионы их оттенков, и все это – одновременно, и хаос ощущений напоминает гигантский пестрый клубок всех цветов. А со стороны это, разумеется, выглядит полнейшим бесчувствием. Если смотреть равнодушными глазами.
– А как его звали? – спросила вдруг Варвара.
– Вадим. Только так его не звал никто.
Спросить – почему? И он снова высокомерно ответит: ты не понимаешь простейших вещей. Но в том, что касалось Лероя, вообще не было ничего элементарного. И то, что его вслух никто не называл по имени. И то, почему он, стремившийся к одиночеству, все–таки пошел с их отрядом. И то, как он носил на себе запах трав. И то, зачем произносил он эти нежные, неуместные предсмертные слова: жимолость… марь душистая… таволга…
Была в этих словах какая–то настойчивая тайна, она требовала, чтобы их запомнили и перевели на какой–то другой язык; и непонятнее всего: к кому же они были обращены?
Грузовик, не снижая скорости, миновал ворота Пресептории и не свернул на гаражную площадку, а двинулся по прямой, мимо трапезной, ряда коттеджей, таксидермички, пока не остановился под Майским Дубом. Люди бежали ему навстречу, а впереди всех почему–то была Кони в халатике, изжеванном телятами.
Теймураз соскочил с подножки и бросился к ней.
– Мама… – по–детски всхлипнул он, прижимаясь к ее необъятному округлому плечу.
И тогда все встало на свои места.
* * *
На узенькой галечной полоске, возле массивной яшмовой глыбы, часа два назад установленной над свежей могилой Лероя, выжидающе маячила чья–то фигура. Только бы не Параскив!
– Ну, прощай, Моржик, – сказала Варвара черногубому аполину, с которым она проплавала эти два часа буквально плечом к плечу. – Не затоскуй тут без меня и не наделай глупостей, как тот олешек… Ну, иди же, вон и девочки твои фыркают – скучают.
Она сильными гребками пошла к берегу, пока не услышала шорох гальки. Тогда вскочила и побежала на пляж, пугливо кося назад: очень уж боялась за своего Моржика, как бы он не ринулся следом, движимый проклятым синдромом. Но на сей раз, кажется, обошлось, или аполины вообще не были подвержены этому злу.
Человек, ожидавший Варвару, оказался сухощавым нигерийцем с противоречащими его облику кудрями врубелевского Демона. На свадьбе она видела его издалека – во главе стола.
– Меня зовут Жан–Филипп, – проговорил он приветливым тоном, каким, наверное, разговаривают с новичками–лаборантами члены Высшего галактического совета.
– Я знаю, – сказала Варвара, залезая мокрыми ногами в подогретые сапожки.
– Мне рассказывали, что у вас… м–м… несколько своеобразный взгляд на природу некоторых феноменов данной планеты, – проговорил он с заминкой, которая, по всей видимости, была для него нехарактерна. – Вот я и решил побеседовать с вами.
Он посторонился, полагая, что она направится в поселок.
– Мне не хотелось бы далеко уходить. – Варвара покачала головой, всматриваясь в темно–кофейную гладь воды.
И в подтверждение ее опасений оттуда торпедой вылетело массивное тело, лихо изогнулось и шлепнулось обратно с невероятным в вечерней тишине грохотом.
Моржик? Или какой–то другой досужий шутник?
– Тогда, может быть, перенесем нашу беседу часа на два? – галантно предложил Жан–Филипп.
– Не исключено, что я здесь и заночую, – вздохнула Варвара, провожая глазами разбегавшиеся круги на воде и нашаривая ногой какую–то железку – не то гайку, не то скобу. – Минуточку…
Она подошла к самой кромке воды и, размахнувшись изо всех сил, благо сил хватало, забросила свою находку в море.
– Поищи, поищи, – пробормотала она, – отвлекись.
Гайка булькнула, и больше никакого движения в воде не возникало: видно, аполин обиделся.
– А вы ночью–то не замерзнете? – уже другим тоном – обыденным, домашним – забеспокоился Жан–Филипп.
– У меня халат с подогревом, – сказала она, накидывая капюшон на мокрые волосы. – Да поймите же, я с этим аполином два часа ныряла. За плавник держалась. И за шею. Вдруг опять…
– Да, – еще тише и мягче ответил он, и она поняла, что ему все про оленя известно. – Да, вы правы – мы в ответе за тех, кого мы приручаем.
Варваре захотелось сморщиться, но она автоматически сдержалась, памятуя, что при этой гримасе усики у нее встают дыбом. Беда вся в том, что мы в ответе еще и за тех, кого приручили не мы. Но говорить этого не стоит.
– Так что же вы наблюдали? – Жан–Филипп снова изменил тон – сейчас это был научный руководитель базы.
– Мираж нельзя назвать даже наблюдением. А сегодня и вообще ничего не было, – вероятно, аполины мешали.
Она промолчала о том, ради чего ныряла сегодня до одури и что возникло так слабенько, так отдаленно – скорее желаемое, чем действительное. Импульс боли, болезни, неблагополучия – те самые конвульсивные волны какой–то беды, которые исходят только от раненого или умирающего животного, испускаемые Золотыми воротами. Но не чудилось ли ей это и здесь, на побережье?..
– Скажите, пожалуйста, – медленно, словно подчеркивая этим всю важность вопроса, проговорил Жан–Филипп, – какова основная компонента того излучения, которое вы принимаете?
Варвара вскинула голову, так что капюшон упал на спину и с шелестом отключился. Ведь она ни словом не обмолвилась о своем чутье, но Жан–Филипп знал и даже не сомневался, что излучение – многокомпонентное, и с ним не нужно было лишних слов.
– Гравитация, – ответила она кратко и уверенно.
– Источник – живая система?
