Алексей Корепанов - Сон Демиурга
– Нет, образование у него не историческое. Юридическое.
– Ясно. – Тарасенко отложил книгу и взвесил плитку на ладони. – Да-а, потянет такое издельице весьма солидно. Видать, пациент не из бедных, да и вообще юристы сейчас не бедствуют. Только на вратах Иштар не золото было, а изразцы.
– А как определить возраст этой штуковины?
Историк еще раз всмотрелся в рисунок на плитке и перевел взгляд на психиатра:
– Думаете, прямо из Вавилона? Это вряд ли, Виктор Павлович. А методов разных достаточно, только не к нам с этим обращаться. У нас же обычный вуз, оборудованием для экспертизы не располагаем. А что, есть такая необходимость?
Доктор Самопалов пожал плечами:
– Даже не знаю… Впрочем, пожалуй, нет такой необходимости.
Ему совершенно не хотелось распространяться о том, что золотая плитка с изображением сирруша якобы попала сюда с Марса, где с незапамятных времен лежала у подножия древнего Сфинкса. А еще он просто боялся возможных результатов такой экспертизы…
Самопалов ехал назад, в больницу, по улицам, покрытым опавшей листвой, и ощущал какое-то внутреннее неудобство, граничащее с тревогой. Словно где-то внутри торчали сплошные острые выступы…
Однако в больнице он забыл об этом своем неудобстве, потому что у него возникли другие хлопоты: резко ухудшилось состояние пациента из пятой палаты – обладателя удивительной способности запоминать тысячи автомобильных номеров. Пациент впал в коматозное состояние, и все попытки привести его в чувство успеха не имели.
Доктор Самопалов вместе с другими врачами изо всех сил старался изменить угрожающую ситуацию – и к вечеру больной начал наконец-то подавать признаки жизни. Впрочем, Виктор Павлович не собирался тешить себя мыслью о том, что проблема решена. Многолетний опыт врачебной деятельности подсказывал ему, что шансов на успешное лечение очень мало – такие больные, как правило, ненадолго задерживались в этом мире…
Домой он вернулся поздно, довольно измотанный, и, наспех поужинав, завалился спать.
А наутро узнал об инциденте в палате номер семь. Ночью пациент Левченко принялся что было силы стучать в запертую дверь палаты, сопровождая этот стук истошными воплями. До того как ему вкатили двойную дозу успокоительного, он успел превратить в клочья собственную рубашку и зубами отодрать подошву от своего же тапка. Скрученный сноровистыми руками санитаров, он прибег уже к членораздельной, хотя и несколько сумбурной речи и пытался объяснить, что сосед по палате сознательно заразил вирусом его, Левченко, внутренние компьютеры. И теперь не помогает никакая перезагрузка. Вместо обычного торса с мишенью и звездой он видел какие-то другие картины, а его собственные программы были якобы непоправимо испорчены.
В течение всего этого полного шумовых эффектов инцидента сосед Левченко по палате номер семь Игорь Владимирович Ковалев продолжал спать – или притворялся спящим.
К тому времени, когда доктор Самопалов приехал в клинику, Левченко, которого переместили в бокс, еще находился под воздействием транквилизаторов и не имел никаких претензий к окружающему миру. Убедившись в том, что состояние пациента пока не внушает тревоги, Самопалов наведался в седьмую палату. Приутихшее было ощущение душевного неудобства вновь вернулось к нему.
Ковалев лежал в постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и едва заметно шевелил губами. Словно шептал что-то. Вопреки уже сложившемуся стереотипу, он, завидев входящего в палату психиатра, тихо, но внятно сказал:
– Здравствуйте, Виктор Палыч.
Отметив про себя это неожиданное отклонение от шаблона, доктор Самопалов ответил на приветствие и подошел к его кровати.
– Как там мой сосед, успокоился? – В голосе Ковалева не звучало никакого интереса и его застывшее лицо напоминало маску, ко рту которой приделаны ниточки: губы шевелятся, а все остальное – неподвижно.
– Успокоился, – ответил Самопалов, бросив взгляд на кровать Левченко со скомканным одеялом и лежащей в изножье подушкой.
– Наверное, это действительно я ему удружил. Наверное, он увидел что-то из моих картин.
– Каких картин? Вы вновь видите картины?
– Ну, это я их так называю, а это на самом деле не картины, как тогда, с Черным графом… Какая-то иная реальность… или иллюзия, это одно и то же. Только теперь я полностью погружаюсь, растворяюсь… Полностью, понимаете? И знаю, что это не сон… Просто превращаюсь в тот мир, словно я и есть – тот мир… Знаю каждую его частицу, каждая его частица – это я, и всё вокруг – тоже я, и я все знаю, и все могу… Сегодня ночью я был драконом, Виктор Палыч… Это так интересно… И не только драконом… Но теперь меня на ночь нужно будет, наверное, привязывать к кровати.
– Вы считаете, это необходимо? – осторожно спросил доктор Самопалов.
– Не знаю… Может быть… Иначе я когда-нибудь останусь где-то там… в тех иллюзиях…
– А вы, стало быть, не хотите остаться? – Этот вопрос психиатра был продиктован профессиональным интересом.
Ковалев вздохнул и ответил, и вновь одни только губы шевелились на его застывшем лице:
– Я боюсь потеряться там, Виктор Палыч… Полностью раствориться… Это ведь как те самые матрешки – проникаешь все дальше и дальше… Иллюзии иллюзий… И еще я боюсь, что какие-то куски этих иллюзий попадут сюда, и такая здесь начнется неразбериха… а нам и своей хватает… Как-то все это связано с тем Марсианским Ликом… Не знаю… Понимаете, где-то добра может быть больше, где-то меньше, но оно есть… А Сфинкс… Боюсь, что добра в нем нет вовсе… Марсианский Сфинкс – это полное отрицание добра…
«Попробовать какое-то другое сочетание нейролептиков? – подумал доктор Самопалов. – Выйти на академию, запросить у них описание подобных случаев…»
– Если хотите, будем привязывать, Игорь Владимирович, – сказал он.
Ковалев едва заметно, одними губами, усмехнулся:
– Все-таки не желаете именовать меня Демиургом, Виктор Палыч… Ну и ладно, больше настаивать не буду. Суть-то не меняется, как ни назови. Мир можно называть царством вечно движущейся неуничтожимой материи, но он-то от этого не станет менее иллюзорным…
Вечер в квартире доктора Самопалова начался вполне традиционно: ужин, обмен новостями с женой. Впрочем, о странностях Демиурга-Ковалева Виктор Павлович супруге не рассказывал. Потом жена с вязанием устроилась у телевизора, а доктор Самопалов уединился в другой комнате и приступил к чтению газет. Был обычный вечер обычного дня…
Метаморфоза произошла стремительно и незаметно.
Услышав стук копыт, он быстро обернулся и увидел показавшихся из-за пригорка всадников на черных конях. Можно было упасть на землю, затаиться в высокой траве, однако его уже заметили. Всадники пришпорили коней – и он бросился к лесу. Злоба и страх переполняли его, он готов был разорвать на куски этих тварей в зеленых плащах, – но их было слишком много. Позади нарастал угрожающий топот копыт, а впереди приближался лес – скорее, скорее, нырнуть в густую зелень, скатиться в овраг, забраться поглубже в чащобу, где нет прохода коням… А что-то внутри призывало остановиться, встретить врагов, наброситься на них, рвать на части – кровь! Кровь! Обилие крови… Пьянящей, прибавляющей сил… Нет, нет – в лес! Врагов слишком много…
За спиной раздался резкий звук – и тут же левое плечо обожгла боль, словно прошелся там невидимый острый нож. Он, коротко взвыв, вломился в затрещавший кустарник, в гущу ветвей…
…Виктор Павлович вскочил с кресла, газета с шорохом упала на пол. Плечо болело, причем довольно сильно.
– Что такое, Витя? – встревоженно спросила возникшая в дверях жена. – Ты чего кричишь?
Доктор Самопалов, потирая больное место, некоторое время застывшим взглядом смотрел сквозь нее. Затем, сделав над собой огромное усилие, сказал приглушенным голосом:
– Все в порядке, Наташа. Кажется, задремал, привиделось что-то…
Жена покачала головой и вернулась к вязанию и телевизору. Самопалов снял домашнюю кофту и осмотрел плечо. Оно было целым и невредимым, и не было на нем ни колотых, ни резаных, ни огнестрельных ран. Однако боль не утихала.
Доктор обхватил правой ладонью больное место и застыл у подоконника, заставленного горшочками с кактусами. Он чувствовал, как неприятный холодок волнами накатывается на сердце – и сердце то замирает, то начинает учащенно биться. Виктору Павловичу было очень не по себе, если не сказать больше. Он ни на мгновение не усомнился в том, что психически вполне нормален – и в тоже время был абсолютно уверен, что пережитое несколько мгновений назад отнюдь не привиделось ему.
В память впечаталась проселочная дорога, сбегающая с пригорка. Она рассекала широкий луг с застывшей в безветрии густой темно-зеленой травой, в которой то тут, то там пестрели яркие цветы. Лес дугой охватывал луг, над лесом светило солнце, и там, на дальнем конце этой дуги – он знал это! – затаившись в кустах, его поджидали еще двое. Поджидали именно его, третьего охотника. Он мог добраться до этих кустов по кромке леса, дабы не подвергаться опасности на открытом месте – день-то был в самом разгаре, – но там путь преграждал глубокий овраг, вдающийся в луг. Гораздо быстрее было обойти этот овраг по лугу, напрямик, – на дороге никого, и ни звука не доносилось из-за пригорка. Прошагать по траве – и присоединиться к остальным охотникам.
