Александр Зорич - Консул Содружества
– Да нет… Если бы в «Русском балете»! Я была «Леди Холод» в… «Сиреневой Осени».
– Там, где нон-стоп стриптиз?
– Ну да. После операции я была настолько влюблена в свое тело, что мне хотелось показать всем, какое оно роскошное! Говорили, что я делала неплохие сборы. А потом меня из «Осени» выперли – две недели назад.
– Плохо танцевала?
– Что-то вроде этого. Наш менеджер сказал, что мой образ, «Леди Холод», вышел из моды. Дескать, отпускникам из действующей армии нужно чего-нибудь погорячее. Мы начали ставить номер «Протуберанцы Победы». Ну, там все голые и мотают оранжевыми шарфами – такой вот номер. Но какие-то старые крысы из Комитета Солдатских Сестренок написали в мэрию, что, дескать, шлюхи из «Осени» взялись порочить своими непристойными телодвижениями славный символ Победы… Короче, какая разница. Главное, что выперли.
Лицо у Джонни было таким тоскливым, что я с ужасом осознал: если мы продолжим вести этот безрадостный разговор, через пять минут я начну рассказывать ей про аварийный контур, про погибший взвод, про то, как всерьез намеревался съесть лейтенанта Хопкинса. То есть заниматься тем, что культурные люди называют «распахнуть душу», а в нашей грубой учебке звали «жопорванством». И тогда проблема приятного досуга окончательно отступит на второй план…
– Может, станцуешь для меня? – предложил я.
– А что, это идея! – оживилась Джонни.
Еще две минуты она с прытью бешеного кенгуру носилась по гостиной, постреливая по сторонам двумя пультами дистанционного управления, как Ковбой Мальборо – Кольтами Майкрософт в знаменитой рекламной адвентюре колониального жидкострельного оружия.
Забилась в угол стайка перепуганных кресел.
В центр гостиной выбрался коктейль-столик, который до этого прятался где-то в стенной нише.
Выбрались из подполья и приземистые ночные торшеры.
Исчез видеокуб.
Наконец, панель верхнего света погасла. Лишь три ночника флюоресцировали на полу, словно гнилушки девственного тропического леса…
Воздух наполнился очень необычной ритмической музыкой и приятным цветочным ароматом. Я откинулся на рыхлую спинку дивана с водоподогревом, плеснул себе джина с тоником и приготовился внимать.
А внимать было чему.
Джонни, которая выпорхнула из двери в противоположной стене гостиной, была совсем не той девушкой, которую я встретил какой-то час назад в баре «У Кролика». Я был готов поклясться в том, что она – другая. Хотя «умом» вроде бы знал, что это все та же Джонни…
Перевоплощение было полным.
На ней больше не было того серебристого ретро-платья, в котором я увидел ее возле аквариума с акулами. На ней вообще ничего не было, кроме ажурного лифчика, не закрывающего ровным счетом ничего важного, и таких же условных трусиков. Сквозь слабо флюоресцирующее кружево пробивались аккуратные черные кудряшки.
На руках и ногах у Джонни сверкало не менее трех дюжин браслетов из многоцветного электростекла.
Браслеты тихонько звенели, сообразуясь с пластикой ее движений. И от этого волшебного звона на душе становилось покойно и весело.
В какой-то момент мне даже показалось, что меня настигает упущенный «кроликовый буммм»!
Впрочем, как выяснилось довольно скоро, то, что я счел «кроликовым бумммом», было лишь жалким подобием того подъема, который удалось вызвать в моей душе Джонни с ее танцами, с ее бескорыстной, избыточной нежностью.
Но главное – это не костюм с аксессуарами. И даже не тело, которое у Джонни было воистину восхитительным: стройные, сильные ноги балерины, прямой без жиринки живот, прелестные длинные руки. Главным было выражение ее лица.
Это лицо принадлежало существу, неспособному дарить любовь и наслаждение. То была маска легендарной Леди Холод.
Надменные, высокие скобы бровей. Правильные, плотно сжатые губы, покрытые лазурно-голубой помадой. Прямой, тонкий нос с эстетично вздымающимися ноздрями.
Первозданная дикость овала лица. Ни кровинки на щеках и прямой, сияющий взгляд бездонных глаз, лучащихся силой и превосходством.
Позднее я понял, что выражение лица Леди Холод было удивительно похоже на то общее впечатление, которое произвел на меня кроверн, встреченный в Копях Даунинга. Но как бы взятое со знаком «плюс».
Трудно это передать на словах…
И трудно, практически невозможно было рассчитывать на любовь этого небесного существа!
– Джонни, ты гений! – воскликнул я и зааплодировал. Восхищение из меня так и перло.
Но Джонни сделала вид, что не услышала. Не обратила ни малейшего внимания!
Каждое движение ее глаз, ее рук, ее торса, казалось, источало надменное презрение ко всему, что не является ее совершенным телом. Что ей было до моего энтузиазма!
Ритмично покачивая бедрами в такт музыке, Джонни начала по одному снимать браслеты со своей правой руки и при каждом музыкальном акценте грациозно швырять их на кресло.
Я уже настроился на любование немыслимым изяществом ее движений, как вдруг она, не сняв и половины браслетов, повернулась ко мне спиной и, воспользовавшись низеньким коктейль-столиком в качестве подставки… сделала самое настоящее сальто через голову!
Конечно же, на Марсе сила тяжести несколько меньше, чем на Земле или на каком-нибудь мерзком Глокке. Чтобы сделать сальто на Марсе, вовсе не нужно быть профессиональным акробатом. И все равно я был вне себя от переполнявшего меня восторга!
Джонни приземлилась на обе ноги так легко и так чисто, что мне ничего не оставалось, как снова зааплодировать. Но Джонни не удостоила меня даже кивком головы. Даже улыбкой!
Музыка стала другой. Теперь ритм был более настойчивым, внятным, напористым. Мелодия, уже давно норовившая развалиться на три самостоятельных голоса, наконец-то состоялась как трио.
Самым обольстительным образом прокрутившись в фуэте, Джонни завела руки за спину. Клацнув застежкой, ее расшитый стеклярусом лифчик полетел на пол.
Зрелище было таким эффектным и, как ни странно, нежданным, что я невольно ахнул.
Грудь у Джонни была по-настоящему, без всяких там риторических фигур великолепна – она была невелика, упруга, соблазнительна.
Напрягшиеся от столкновением с прохладным воздухом гостиной соски самой правильной, самой эталонной земной формы смотрели на меня, обещая невесть какие райские наслаждения.
Лицо Джонни при этом оставалось таким же бесстрастным, таким же высокомерным. От этого контраста на душе у меня стало теплеть с третьей сверхсветовой скоростью…
Не отрывая взгляда от танцующей Джонни, я залпом опрокинул свой бокал джина и вдруг со всей очевидностью осознал, что так сильно и так безыскусно я не хотел ни одной женщины в своей жизни.
На какую-то секунду мне даже показалось, что за один час любви с Леди Холод я готов заплатить своей драгоценной жизнью!
А когда она сбросила трусики, я, честно выслушав мольбы своей изнуренной плоти, решил воззвать к милосердию танцовщицы. Ибо был уверен, что не дотерплю до конца этого сумасшедшего представления.
– Пожалуйста, милая, самая милая Джонни, подойди, пожалуйста, ко мне, – попросил я негромко. Невесть откуда взявшаяся хрипотца в моем голосе сообщила моей мольбе элемент трагизма.
И Джонни вняла моим мольбам. Спустя минуту она уже сидела у меня на коленях, пытливо заглядывая в мои глаза.
– Что-то не так? – спрашивала она, снова превратившись в перепуганную пичугу. – Тебе надоело?
– Не в том дело… Ты не понимаешь, – довольно-таки невпопад ответил я и впился в ее лазурные, безвкусные губы со всей ненасытностью человека, никогда не знавшего подлинной взаимности.
От дикого, нечеловеческого желания у меня в буквальном смысле помутился рассудок. В том смысле, что в голову мне стали приходить самые разные, сумасшедшие идеи насчет нас с Джонни (признаться, в тот миг я додумался чуть ли не до свадьбы!).
И все-таки какая-то часть меня оставалась совершенно трезвомысленной.
И эта часть диктовала мне, что именно следует делать, чтобы и Джонни не упустила своего клинышка от сладкого пирога наслаждения. Теперь я был уверен: Джонни не из тех девушек, которым все равно, чем именно все оканчивается.
Я покрыл медленными горячими поцелуями надменные глаза Леди Холод, ее белый висок, на котором, в унисон моему дыханию, играла шальная черная прядка, ее идеально красивую шею, оформленную танцами и молодостью, ее разлетные ключицы и ее грудь, которую хотелось обессмертить любым доступным образом – от сонетов до голографической копии, – и честно попросил Джонни помочь мне с комбинезоном.
Ласковая, такая ласковая Джонни в два счета избавила меня от одежды. Прикосновение ее рук было таким шелковым, что у меня сразу же пересохло во рту.
Притворно ойкнув при столкновении с самым бдительным выступом моего тела, Джонни снова залезла мне на руки и прильнула ко мне доверчиво и безгрешно, как умеют только дети.
