Борис Изюмский - Небо остается...
Обзор книги Борис Изюмский - Небо остается...
Борис Изюмский
Небо остается…
Глава первая
— Доченька! — вскрикнула Клавдия Евгеньевна, бросилась к Лиле, стоящей на пороге, прижала ее к себе.
Да мама ли это? Худющая, в сером платке, стягивающем узкие плечи.
Из-под самодельных «ичиг» Лили растекалась по полу вода.
— Разминулась ты с папой! — жадно вглядываясь в лицо дочери, с отчаянием сказала Клавдия Евгеньевна.
Она усадила Лилю на то место, где недавно сидел Владимир Сергеевич, и стала рассказывать об отце, расспрашивать о том, что произошло с ней.
В нетопленой комнате стало почти совсем темно.
— Ноги замерзли, — жалобно произнесла Лиля, и мать, спохватившись, ринулась стаскивать мешковину с ее опухших ног, начала тереть их, закутала в свое старенькое пальто.
Потом выбежала в коридор:
— Настенька, Настя, Лиля вернулась!
Тетя Настя, обняв Лилю, сказала с тоской:
— А моей кровинушки, верно, нет и в живых…
Мама зажгла коптилку. Ее слабый, нестойкий свет делал все вокруг еще мрачнее. Пахло мышиным пометом.
За окном на улице надрывался, то взвывая, то умолкая, мотор — вероятно, не мог сдвинуться с места грузовик.
— Как наши в город вошли? — спросила Лиля.
Лицо тети Насти оживилось:
— Под утро я проснулась… взрыв страшный… Стекла посыпались. Выбежала на улицу. Какой-то старик сказал: «Немцы отступают — оружейный оклад взорвали». Пожар, веришь, в полнеба. Осколки градом падают на землю. А потом тишина… Развидняться стало. И вдруг гляжу, идет по мостовой красноармеец с ружьем, такой родненький, в обмотках, с котелком на боку. У меня слезы сами собой полились. Я как закричу: «Наши!» Народ откуда только взялся, вылез на улицу из щелей, развалин, подвалов. И все кричат: «Ура! Наши!»
При воспоминании об этом у тети Насти радостно заблестели глаза, но потом она опять вспомнила о своем горе:
— А Ваня мой и Дусенька сгинули. Может, доченька давно в таком рву, как во дворе тюрьмы на Кировском… Перед бегством звери вывели всех из камер и расстреляли… Больше тысячи… Родичи потом трупы вытаскивали из рва — своих искали.
* * *Лиля подняла косо надтреснутую крышку пианино и, пробежав одеревенелыми пальцами по клавишам, извлекла какие-то хриплые, старческие звуки. Печально опустив крышку, долго сидела молча. Почему-то представила себя в классе у доски. Рядом Максим Иванович, а она бойко поклевывает доску мелом, что-то говоря о биноме Ньютона. И таким вдруг этот бином показался ей желанным, хоть немедля в школу беги.
…Занятия возобновились через две недели после освобождения Ростова, когда еще похрустывал ломкий ледок в колдобинах, но из-за Дона уже наносило запах парующий земли.
Стелка, дрянь, перешла в другую школу, видно, побоялась встречаться со своими. Лиля извлекла из «захованки» под диваном комсомольский билет и отправилась в райком комсомола узнать, как и что?
Над городом плавали неуклюжими китами аэростаты заграждения. Где-то в стороне Таганрога едва слышно, натужно ухала тяжелая артиллерия. На закопченной стене разрушенного здания белыми аршинными буквами выведено: «Мы возродим тебя, родной Ростов!» Рыли водопроводные траншеи, от столба к столбу тянули электропровода. Первым подал свой голос гудок завода «Красный моряк» на левом берегу Дона, вселяя веру, что город возродится.
В райкоме комсомола Новожилову назначили старшей пионервожатой школы и ввели в агитбригаду — теперь забот у нее стало много.
Налеты немецкой авиации на Батайск и Ростов продолжались, дети находили на улицах фашистские мины-сюрпризы: коробочки, перевязанные цветными радужными лентами, авторучки. Стоило притронуться к ним — и нет тебя!
Ощущение, что город прифронтовой, не исчезало. Черт возьми, неужели прав Черчиль, заявивший, что война только начинается?
У Лили сильно болел правый бок: не могла ни нагнуться, ни кашлянуть. Юбка сваливалась с ее тощих бедер.
Она старалась уйти в общественную работу: писала передовицы для стенгазеты, оформляла классный уголок «Последних известий», вместе с пионерами ходила смотреть фильм «Парень из нашего города», а прочитав «Педагогическую поэму» Макаренко, провела ее обсуждение… В редкие свободные часы, возвращая пальцам память, разучила «Лунную сонату» Бетховена.
Но тревога не исчезала, только ушла куда-то вглубь, вгрызалась в душу. Живы ли отец, Максим Иванович? Опять оставлен Харьков, не затихали бои под Таганрогом.
А это убожество с одеждой! Мама переделала старый отцовский пиджак в жакет для Лили, карман на нем оказался с правой стороны.
С наступлением темноты она пыталась спать, но сон не шел. Тревожила неопределенность на фронте. И беды вокруг: получив похоронку на мужа, тетя Настя почернела, потеряла голос от рыданий. Заболела цингой мама… Да когда же всему этому конец?!
* * *В июле пришла радостная весть: Советская Армия, начав наступление на Орловско-Курском направлении, заняла 110 населенных пунктов.
Лиля по этому поводу устроила в квартире генеральную уборку, долго играла, пела «Темную ночь», а потом, отправилась в кино.
Ее потрясла игра Марецкой в фильме «Она защищает Родину». Прямо душу перевернула.
Ждали еще две радости: письмо из госпиталя от папы — обещал приехать на побывку. И письмо «с того света» — от Левы. Оказывается, он сейчас в армии. Начиналось письмо словом «Дорогая», а кончалось — «Целую».
…В школе новые ученики, новые учителя. Усиленно поговаривали, что с этого года обучение станет раздельным, а их школа — девчачьей, с такими предметами, как кулинария, рукоделие. Этого еще не хватало!
Она решила сразу по окончании девятого класса пойти на подготовительные шестимесячные курсы инженерно-строительного института. После этих курсов в институт принимали без экзаменов. К тому же курсантам выдавали стипендию, рабочую продуктовую карточку, прикрепляли к столовой. Хотелось наверстать упущенное время, поддержать маму.
Клавдия Евгеньевна, заподозрив жертвенность, подняла шум:
«Зачем? Я спрашиваю — зачем?» Но Лилия была непреклонна.
— Папа одобрит мое решение, — твердо сказала она.
Лиля сделала на дому у знаменитого мастера Миртова шестимесячную завивку и сразу стала выглядеть взрослой.
* * *Стеллу она встретила возле парка Горького. На той безупречно сидело платье из шотландки в голубую клетку, тонкие ремешки облегали красивые ноги.
Лиля хотела пройти мимо, сделать вид, что не узнала, но Стелла сама подошла, проговорила просительно:
— Здравствуй, Зикзюша.
У Новожиловой было хорошее настроение — только что она узнала о зачислении на подготовительные курсы, — и ей не хотелось его портить.
— Здравствуй, коли не шутишь, — сказала она неприязненно.
Лагутина побледнела.
— А я уезжаю из Ростова. Десятый класс буду кончать в другом городе.
— А как твой фриц поживает? — непримиримо спросила Новожилова.
Стелла расплакалась. От жалости к себе? Или от стыда?
— Какая ты жестокая, — сказала она тихо, — я тебя прошу… в память о старой дружбе… зайдем на минутку к нам. Мама будет рада.
Зачем — им это? Может быть, боятся, что я их выдам? Хотят усыпить, задобрить… Или устыдились своего поведения? Заговорила совесть?
Внутренне кляня себя за беспринципность, Новожилова согласилась зайти. Все-таки подруга детства…
Тот же дом и та же дверь, открытая на веранду, увитую диким виноградом, где тогда — это казалось кошмарным сном — сидели три немца, а вокруг них танцевали эти дамы.
Ирина Георгиевна нисколько не изменилась: холеное лицо, золотой кулон покоится в ложбинке на груди! Лилиной маме столько же лет, но она выглядела бы старушкой рядом с этой пышной дамой на высоких каблуках.
Противно залебезила:
— Лилечка, Лилечка, как хорошо, что ты пришла… все же привязанность юной поры… это навсегда… А наш папа будет служить в другом городе…
Она не оказала где, наверно, опасаясь, как бы туда не потянулся «хвост» ростовской жизни.
Потом принесла на мелкой тарелке огромный кусок белого хлеба, намазанный сливочным маслом.
— Угощайся, деточка.
Какая подлость: люди живут впроголодь, а они…
— Спасибо, я сыта…
Посидела еще немного, для приличия, и поднялась.
— Я не буду желать вам успеха на новом месте… Спокойна за вас, — и ушла, провожаемая их испуганными взглядами.
Нет у нее подруги. Нет и не было.
* * *Лева появился нежданно-негаданно — проездом. Из воротника армейской гимнастерки торчала длинная шея. Лиля бросилась обнимать его:
— Жив курилка?!
— Жив, — сдержанно улыбнулся Лева.
С трудом, словно через силу, рассказал он, как уполз ночью из могилы Змиевской балки, где осталась расстрелянная мать.
