Филипп Палмер - Ничейный космос
— А как там на мельнице? — терпеливо переспрашивает Алби.
— Есть зерно — его нужно молоть. А я не могу.
— Отчего ж? — Алби становится интересно.
— Оттого, что мельница сломана.
— Мельница с-сссломана? — в замешательстве переспрашивает Алби.
Я снова перебираю струны и тихонько запеваю.
Соберу чуть зерна.
Разложу по мешкам,
Говорю Джонни: «Отнеси к жерновам».
Ну а Джонни вернулся;
Говорю: «Что случилось?»
— Твоя очередь, — подсказываю я Алби.
Ну и что же с-ссслучилос-сссь?
— Нет, это мои слова. Твои вот: «С жерновами беда приключилась».
Алби:
— Ой, беда приключилас-сссь!
Я: — Ну, а что же случилось?
Алби: — Жернова поломалис-сссь.
Я: — Тогда люди собрались, говорят: «Поломались»,
Говорят: «Без муки мы остались»,
Потому как случилось —
С жерновами беда приключилась.
Мы вместе: — Ну а что же случилось?
С жерновами беда приключилась.
Так а что за беда приключилась?
Жернова поломались,
Без муки мы остались.
Огненная тварь поет в истинно блюзовой манере; наши голоса сливаются, и мое сердце наполняется печалью. Я ударяю по струнам — просто и незатейливо, от души.
В мире Алби есть лишь энергия, термоядерный синтез да чистое пламя. Его народ не знает зерна, не строит мельниц. Но однажды в их истории произошла катастрофа — их солнце полностью истощилось. Поломалось. Это единственный природный катаклизм, первый и последний значимый момент в летописи огненных тварей.
Я купаюсь в тепле и свете, исходящих от моего лучшего — хотите верьте, хотите нет — друга, аморфного, бесконечно преданного ходячего сгустка пламени.
Ударяю по струнам и чуть не рву их. Тогда Алби вступает с импровизацией:
Что-то с-ссс с-сссолнцем приключилос-сссь,
И оно ос-ссстановилос-сссь.
Как оно ос-ссстановилос-сссь?
Так — потухло, отс-сссветилос-сссь,
Без-ззз smaacafafsf afasfo ос-сссталис-сссь мы.
Как же так? Куда теперь мы?!
ЛЕНА
Гарри и Джейми приглашают сыграть в покер. Фу, мерзость, думаю я поначалу. Но быть просто пленницей так утомительно.
— Никаких систем, — предупреждает Джейми. — Я знаю, у тебя в башке компьютер, но использовать его — против правил. Мы играем по-старому.
Я улыбаюсь. Условия приняты.
Зачем мне компьютер, если я и сама неплохо считаю! Это нынешняя молодежь не обходится без машин — вживляет себе в черепа микрочипы. В мое время учились считать в уме, да и ум у меня сам по себе неплохой!
Спустя века прожитой жизни я по-прежнему обхожусь собственной памятью (случались, конечно, сбои, но немного). Могу забыть целые пласты прошлого, записав их на жесткий диск, а потом взывать по желанию любой эпизод. Так легче сохранять ясность ума, в моем-то возрасте и при моем долголетии.
Этих двоих я сделаю, их умы для меня — открытые книги.
Джейми — мужик в теле ребенка, но и душа у него детская. Больше ста лет назад он намеренно остановил процесс взросления, чтобы сохранить непосредственность суждений, свойственную исключительно детям. Он мыслит и чувствует куда острее остальных, но застрял в переходном периоде. Ему остается мечтать обо мне, вожделеть, а действовать он не может. Поэтому Джейми такой злобный, нервный, отчаянный и опасный.
Гарри — другое дело. Ходи я голая, с небритыми ногами, рычи на окружающих (еще желательно задницу чуть покруглей), тогда он, может быть (может быть!), принял бы меня за самку. Но в цивилизованном, благоухающем парфюмом облике я ему фиг приглянусь. Гарри — лопер, зверь до мозга костей. Собственное племя изгнало его за то, что он сожрал папашу (такие случаи, впрочем, нередки у лоперов). Теперь Гарри вынужден обретаться среди людей. Больше всего он походит на волка; не член команды, а вьючное животное. Гарри и сам признает: человечность в нем больше для виду.
Флэнаган на это закрывает глаза, но Гарри-то слопает капитана за милую душу — порвет на куски, высосет глаза и насладится предсмертным хрипом бывшего главаря.
На Гарри мои чары не действуют. Но я чувствую, обоняю все его мысли и переживания.
Но вот я побеждаю, выигрываю партию за партией. Лица у Джейми и Гарри — глупее некуда. Внезапно настроение лопера резко меняется — чувствую это по запаху. У Джейми в глазах отражаются те же эмоции. Жалость.
— Мы оставляем тебя под присмотром огненных тварей, — говорит лопер. — Они гарантируют тебе безопасность. Как только мы получим выкуп — вернешься назад, к цивилизации.
Лжет. От него пахнет ложью, да я и так вижу: зверь врет. Иначе зачем смотреть на меня с такой теплотой. Чего ради?.. А ведь они мне подыгрывали! Ужас…
Если бы ты только спросила меня, я бы тебе так и сказал.
— Заткни, урод, свое цифровое хлебало, — кричу я на голос у себя в голове, поздновато сообразив, что кричу вслух.
Джейми и Гарри смотрят на меня очень по-доброму. Эти ребенок и зверь.
Они развлекали меня, потому что знают, я обречена. Грустные до умиления, эти два существа жалеют меня.
Я чуть не всхлипываю.
ФЛЭНАГАН
Я ужинаю с нашей заложницей — с холодной и прекрасной Леной.
Сегодня ее будто подменил и: ест она суетливо, сама с собой разговаривает (не иначе с компьютером у себя в голове лается). Херес пьет чуть не литрами, а вина красного — и того больше. Пускает ветры, не стесняясь, ко мне почти не обращается, но уж если заговорит — пробкой не заткнешь. Рассказывает, как жила на Земле, как бандитов ловила; часто вспоминает какого-то Тома. Говорит сбивчиво, перескакивает с мысли на мысль, зато истории интересные, да. И их бесконечное множество.
Лена очень самоуверенна, у нее на все свое мнение: мол, общество наше прогнило, рыцари-герои новымерли, по ТВ транслируют только мусор, а юноши утратили мужскую харизму — для Лены они все только мальчишки.
Наливая себе вина, Лена неизменно обделяет мой бокал. Пробую заговорить, а она — плюх! мордой в тарелку. Я даже предложения закончить не успеваю. Потом она просыпается, пукает и рассказывает дальше историю, начатую где-то с полчаса назад.
Одно слово — старуха. В ней все — кроме сексапильного тельца и смазливой мордашки — выдает древние годы. Лена эгоистична, самодовольна, осторожна, труслива, нетерпелива, недальновидна, капризна, заносчива; потворствует своим слабостям, и ей откровенно плевать на чувства других.
Всегда ли она была такой? Не знаю. Точно скажу одно: она набросила на себя столько защитных слоев, что не видит, не чувствует мира вокруг, живет будто в коконе.
Пытаюсь объяснить, зачем похитил ее, донести до Лены свои идеалы, политические взгляды, а она смеется мне в лицо, издевается.
— Вы пират и только, — заявляет Лена. — Дикарь!
— Солдат удачи, — терпеливо уточняю я.
— Мясни-иик! Отдали меня на растерзание своему зверю, чтобы запугать моего сына. А потом обезглавили двух человек.
— Эй, я же пират.
— Террорист.
— Как вам угодно.
— В вас нет жалости.
— В вас тоже.
— Я не убиваю людей.
— Зато ваши люди убивают. Отправляют на войны целые расы, взрывают планеты, порабощают цивилизации.
— Ой, только не надо социалистических тирад.
— Ваш сын самый жестокий диктатор за всю историю человечества.
— Вы бессовестно преувеличиваете.
— Ваш сын — чудовище.
На мгновение Лена взволнованно замолкает, потом произносит:
— Разве я сторож сыну моему?[12] — Звучит натянуто и неубедительно. Лена даже сама морщится от этих своих слов.
— Станете отрицать, что Гедир казнит без суда и следствия? — злобно говорю я. — Что его правительство коррумпировано, что он казнит людей только из-за религиозных и расовых различий? Скажете, будто его правление не жестоко?
— Ничего я отрицать не стану! Но и не мне защищать своего сына.
— Однако он ваш сын. Могли бы хоть…
— Что? Что я могла?! Оттаскать его за ухо?
Как же хочется кого-нибудь зар-резать, прямо сейчас, здесь… Но я справляюсь с собой. Выдавив улыбку, ледяным тоном произношу:
— Мой народ страдал веками, но он живет, выживает и в конце концов обретет Землю обетованную.
Лена недоуменно моргает.
— Вы христианин?
— Гуманный атеист. Но я верю в светлое будущее.
— Вы — само вранье, — рычит Лена. — Удачливый вор и грабитель. Не надо вешать мне на уши лапшу о борьбе за свободу.
