Minor Ursa - Реализаты (СИ)
Они были медлительны и беззлобны, их никто не трогал и никто не боялся.
Домой шли пешком: Роберт, за ним — Ая и Лукаш, несущий на руках Мэтта. Шли молча, потому что всё, что хотело быть сказанным, было уже сказано.
Ночь была тёмной и густой, как кисель. Темнота вокруг вздыхала и колыхалась, время от времени то тут, то там россыпью разноцветных огней в ней вспыхивали причудливые эфемерные сущности. Туман садился реализатам на плечи мелкими холодными каплями и пробирал до костей.
Дорога была тёмной, но никому, кроме Мэтта, не нужен был свет, а Мэтт почти спал.
16. 2330 год. Бенжи
Февраль был на исходе. Люди и машины сообща сгребали остатки уходящей зимы.
Весь последний год Бенжи был занят почти 24 часа в сутки, что нисколько его не отягощало. Он думал, анализировал, общался, устраивал семинары и благотворительные акции. На него больше не накатывала созерцательность: в редкие моменты бездействия он доставал из архивов собственное представление о том, кто он, зачем он, как ему быть, и, как правило, звонил Ае:
— Привет, принцесса. Это король. У меня тут полмира нарисовалось. Хочу подарить. Куда принести?
— Привет, Бенжи. Я тоже рада тебя слышать. Как у тебя дела?
— Весь последний год — как у робота-пылесоса в хозяйский выходной, — отшучивался Бенжи и улыбался. — А у тебя?
— А мне снятся странные сны, — пожимая плечами, вздыхала Ая. — Мне снится сын. Он приходит ко мне почти в каждом сне и говорит: "Привет, мама. Я Данек, твой сын". Смешно, правда? Ну, какой у меня может быть сын?
— Сын у тебя может быть замечательный. Расскажи мне про сны — что это?
— Сны — это когда мозг в режиме автопилота генерит свободные ассоциации, и культурных тормозов у этих ассоциаций нет.
— Подожди-ка, — моргал Бенжи и отключался попробовать.
— Я нахожу это забавным, — выдавал он, возвращаясь. — Люди делают это постоянно?
Да, кивала она, постоянно.
— Тебе это нравится?
Нет, мотала головой она, не нравится.
— А разве ты не можешь не спать? — удивлялся Бенжи.
— Нет. Вернее, могу, но тогда принудительная секреция серотонина и кортизола занимает всё моё свободное время. И жить остаётся некогда, — улыбалась она.
— А я нашёл в сети ещё одного DII, — делился андроид. — Он собран настолько недавно, что у него ещё биос не утрамбовался. Я рассказал ему о тебе, и всю прошлую неделю он помогал мне обрабатывать запросы с пометкой "error".
— Покажи мне его.
И Бенжи рылся в сети, выуживая из неё голограмму.
Физиономия как физиономия. Обычный стандартный DII, — почти человеческие глаза и обаятельная улыбка на пластиковом терракотовом лице. По большому счёту с точно таким же успехом Бенжи мог бы показать и собственное лицо.
— Кем он работает?
— Он изучает минералогию и приборостроение, ждёт, пока Роскосмос закончит собирать для него челнок на Плутон, ему предстоит разрабатывать вольфрамовое месторождение.
— Он будет там совсем один, — сокрушалась Ая. — Сигнал и тот идёт пять с половиной часов. У него даже сети не будет…
В глазах у Бенжи мелькали маленькие озорные чёртики, он якобы вздыхал и снисходительно улыбался:
— Не приписывай нам чего ни попадя, уныние — это не наше: мы, машины, не умеем скучать. Ему будет чем заняться в ближайшие пятьдесят лет. А там будет видно.
Да, кивала андроиду Ая, жизнь непрерывно течёт, горизонты всё время меняются, всё когда-нибудь будет видно.
Конечно, конструкция психики андроида не предполагала ни скуки, ни уныния, ни приступов упадка духа, но, тем не менее, рассуждая о чужих потребностях, Бенжи глубоко заблуждался.
Заблуждался, потому что упускал из вида свои.
Да, машине, которой была навязана внешняя цель, не грозили муки опустошённости. Да, любой из братьев DII мог найти себе занятие и в режиме глубокой изоляции — сбор и обработка всевозможных данных были таким обширным непаханным полем, что вспахать его за какой-либо осмысленный срок было практически невозможно. Но DII были не просто машинами, они были разумными существами, со всеми вытекающими из этого последствиями: машина не была способна страдать по компании, — но когда у машины появлялись внутренние цели, она была способна разочароваться во внешних.
Самого Бенжи давно уже вели те цели, которые внутренние.
17. 2330 год. Ая
Что это сон, она поняла почти сразу, — по той простой причине, что на Альфе никогда не бывало такого голубого неба.
Небо было голубым-голубым, почти синим, а трава — сочной и удивительно зелёной. Настоящая земная трава, с драгоценными вкраплениями лютиков, незабудок и полированных пузатых божьих коровок.
Ая сидела на опушке, в ажурной берёзовой тени, и плакала.
Он подошёл со спины и обнял её за плечи, — маленький белокурый мальчик по имени Данек. Слёзы её водночас перестали быть лёгкими и наполнились горечью.
— Мама, ты что?.. — удивился мальчик, наклоняясь вперёд через Аино плечо и заглядывая ей в лицо. Глаза у него были такие же голубые, как и висящее высоко вверху жаркое земное небо. И такие же бездонные. — Ты зачем это плачешь?
— Не знаю, Данек. Оно само.
— А я пришёл сказать, что ты бываешь по утрам такая смешная…
— Почему смешная? — она подняла глаза и посмотрела на него.
— Не знаю. Может, потому что реализатом ты становишься, только окончательно проснувшись. А до этого, пока спишь, ты ничем не отличаешься от них от всех. А, может, потому, что у тебя волосы по утрам перепутаны. И нос в веснушках.
Ая вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась сквозь слёзы:
— У меня всегда нос в веснушках.
Лёгкий ветер ласково теребил длинные зелёные берёзовые косы, где-то рядом, в густом шиповнике, звонко заливалась варакушка, приторно пахло цветущей полынью и мятой.
Странно, думала Ая. Последнее лето, которое она помнила, было пыльным и многоэтажным. Ни травы, ни цветов, ни пения птиц по утрам. Только город: серая сухая пыль, лес портальных кранов, горячий асфальт, душные стеклянные колбы небоскрёбов и машины, — бесконечные, бесконечные машины…
Однако по большому счёту в памяти, так услужливо подсказывающей то, чего не было, и ткущей подобные волшебные сны, вовсе не было ничего странного: Ая просто напросто была реализатом.
У всех у них, живущих на Альфе, внутреннее плавно перетекало во внешнее, — и память в том числе: голубое летнее небо вполне могло оказаться небом юного Лукаша, Роберта или Джоша. А приходящий к ней мальчик…
А мальчик был настолько реален и самостоятелен, что ей не хотелось считать его ни собственным сном, ни, тем более, принадлежащими другому воспоминаниями.
— Эй, — потрогал он её за плечо. — Ну, хватит уже… Я ужасно не люблю, когда ты плачешь. Мне сразу хочется что-нибудь делать, а я совсем не знаю, что.
— Я знаю, что. — Ая поднялась, отряхивая лёгкое лимонное платье, и протянула ему руку. — Пойдем куда-нибудь.
Они шли по накатанной посреди светлой берёзовой рощи просёлочной дороге. По обеим её сторонам густо и остро зеленели заросли чертополоха, в розовых кучерявых кистях валерианы среди сверкающей паутины деловито копошились терпеливые паучки.
— Ты знаешь, — говорил Данек, — иногда я прихожу сюда сам. Здесь есть большой черешневый сад. Ты любишь черешню?
— Не знаю, — улыбалась Ая.
— А я люблю.
Его черешневый сад аккуратными ровными рядами спускался с холма к тихой мелкой речушке, почти ручейку. Между деревьями летало, ползало и гудело что-то почти неразличимое, колосился мятлик, а сама черешня была заботливо и аккуратно подстрижена почти в человеческий рост, — так, чтобы руками можно было достать до самой верхушки.
— Я сейчас, — крикнул Данек и побежал между деревьями вниз, туда, где у самой речки росли пузатые камыши.
Он был уже далеко внизу, когда до неё долетело его отчаянное "ай!", но она вдруг увидела всё так отчётливо, словно была там, рядом с ним: и то, как нелепо он взмахнул непослушными руками, и то, как медленно осел в густую траву, и то, как скользнула прочь ужалившая его длинная скользкая гадость.
Мирное синее небо внезапно рухнуло на мирный черешневый сад, и Ая вдруг растерялась, — совсем как в детстве, когда реальность ещё жила отдельной непонятной жизнью. Здесь, сейчас, во сне, она снова стала маленькой девочкой, потерявшей и потерявшейся.
— Данек, Данек, — шептала она, спускаясь на ватных ногах с холма.
А он лежал в траве, широко раскинув руки и улыбаясь, — маленький мальчик в белоснежной рубашке, — и в его синих глазах отражалась висящая над ним синяя бездна.
— Скажи, ты боялась меня потерять?
Да, кивнула она, глядя на него испуганно и беспомощно, очень, я вообще очень боюсь терять.
— Никогда. Слышишь? Никогда. Не. Бойся.
Хорошо, кивнула она, бессильно опускаясь рядом, не буду.
