Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)
— Очень, — почти шепотом отозвался Родеррик.
Около минуты я смотрел туда же, куда и профессор — за окно; смотрел на людей и машины, асфальт и дома. Надоело ли мне жить? Нет! Я надеялся, что войду и выйду, как Родеррик Стерт. Может быть, корабль не убивает социологов? Но ведь я в тайне хотел быть психологом!
— Ваш ответ, Антон? — не глядя на меня, спросил Родеррик.
— Я согласен, — одним глотком допив пиво, ответил я.
Я чувствовал себя очень неуверенно, и не имело значения, что рядом со мной стоял как обычно спокойный, слегка ироничный профессор Стерт. Его поддержки было недостаточно. Американские военные — народ неразговорчивый и угрюмый — смотрели на меня неприветливо, все время норовили задеть. Меня предупредили, что я не узнаю, где находится корабль: повышенный уровень секретности, военная тайна и прочие бла-бла-бла… Скорее всего, они боялись, что, увидев корабль, я откажусь в него входить. Тогда со мной что-то надо будет делать.
Может, кто-то другой и отказался бы сделать последний шаг, но я уже слишком хорошо был знаком с жизнью, чтобы пасовать перед ее выкрутасами. Мои родители погибли в чудовищной автокатастрофе три года назад, когда упавшая набок фура, перевозившая спирт, придавила несколько машин. От какой-то искры произошел взрыв, идущие следом машины стали врезаться в это огненное месиво. Всего в той аварии погибло одиннадцать человек, среди которых была целая семья с двумя детьми.
Какое горе мне пришлось пережить, какую тяжесть взвалить на плечи! Боль до сих пор не улеглась, внезапная свобода стала невыносимой. Но нужно было устраиваться, чтобы выжить. За полгода я смог добиться от деканата перенаправления на обучение в Лондон и полного обеспечение моей жизни там. Мне грозило стать человеком, может и не очень богатым, но имеющим знания и работу. И вот я принимаю решение променять все эти перспективы разом на смертельно опасное дело, а уж если я принимаю решение, то никогда не отступаю назад. Это моя привычка. И, кроме того, я же русский человек! Как я могу отступиться, вдруг будет шанс прославиться?!
Вам смешно? Ну, смейтесь, смейтесь…
Нас с Родерриком забрал с маленького частного аэродрома, находящегося за городской чертой Лондона, быстрый военный вертолет. Эта машина сразу же насторожила — вертолеты не способны летать на большие расстояния. На месте пилота сидел здоровенный белозубый негр, деловито проверяющий показания приборов. Еще в салоне было двое крепкого вида солдат, сразу попросивших не задавать никаких вопросов. Стоило мне устроиться поудобнее, как Родеррик тут же протянул какую-то таблетку от которой голова отяжелела и глаза сами собой закрылись. Еще какое-то время я противился наваливающейся дреме, вглядываясь в узкий иллюминатор, наблюдая, как плывут под брюхом парки и крыши домов, но все же в моей памяти не осталось практически никаких воспоминаний о нашем пути.
Я проснулся уже на месте, сидящим в неудобной позе на стуле, и не сразу сообразил, что со мной произошло. Оглядевшись, понял, что нахожусь в большой брезентовой палатке, через щели которой падают на пол яркие дневные солнечные лучи. Было жарко и пахло пылью. Прямо передо мной стоял стол с придавленными кусками известняка картами. Напротив сидел Родеррик и еще какой-то человек в военной форме. Под полог то и дело волнами вливался горячий, сухой, пахнущий железом и соляркой воздух.
Заметив, что я проснулся, присутствующие тут же прекратили разговор, и оба с интересом уставились на меня, чем вогнали в краску. Я казался себе обвисшей на стуле куклой, на которую смотрят, ожидая, когда она оживет и исполнит свою роль.
Передернув плечами, я подтянулся на стуле, чувствуя в конечностях неприятную слабость, поглядел исподлобья на военного. На его форме не было никаких знаков отличия, подтянутый, коротко стриженый мужик лет сорока с невыразительным, каким-то раздраженным лицом. Все тело затекло, потому я позволил себе встать и пройтись по палатке, разминая бездействовавшие как минимум часа четыре мышцы. Двигаться было немного больно, неуклюже прошагав до выхода из палатки, я вернулся и сел на стул.
— Не передумал? — внезапно спросил меня человек в форме и по выговору я сразу понял — американец.
— Пока нет, — с вызовом ответил я.
— Еще есть шанс отказаться, — сказал серьезно Родеррик. — Последний шанс без угрозы здоровью и жизни. Ничего не изменится, Антон, не бойся, тебя не выгонят из Университета.
— Я уже сказал, что готов войти в корабль, независимо от причины, по которой это вам необходимо.
— Ты не объяснил ему? — поморщился американец.
— А он не спрашивал, Патрик, — спокойно парировал Родеррик. — Полагаю, для него причина не столь важна. Дети, что с них взять? Он завалил меня маловажными вопросами, а главного не задал. Ты хоть понимаешь, на что подписываешься, Антон? Что будет, если корабль тебя выберет, как мы планируем? Ты понимаешь, кем ты станешь?
Я пожал плечами. И вправду, я не подумал о последствиях. Ведь если я выживу, то стану… некой важной персоной… от которой никогда уже не отстанут военные. Ведь меня же нельзя будет заменить!
— Мы хотим укротить этот кораблик, — отвечая моим мыслям, заговорил Патрик. — И не ради забавы, как ты понимаешь. Ради прогресса и могущества Земли. Нам жизненно необходимо уже выбраться в космос, иначе кто-нибудь рано или поздно нагрянет к нам сам. Пока нам удавалось… отделываться от незваных гостей, но так бесконечно продолжаться не может. Во всех исследовательских центрах мира идут разработки методов вскрытия пространства, для достижения сверх световых скоростей. Результатов, которыми можно было бы гордиться, нет. А это значит, что найденный корабль — наш единственный шанс. Родеррик многое рассказал тебе, я полагаю, эта посудина — великое открытие для человечества. Мы пытаемся набрать для него команду, которая обучится управлять кораблем.
Я молчал. Все было кристально ясно. Если мы сами не можем создать скоростной двигатель, почему бы нам не воспользоваться чужими трудами, которые свалились на нас как снег на голову? Но речь идет обо мне. Я стану каким-нибудь помощником, обучусь ремеслу и с первой же экспедицией отправлюсь в космос. Черт, я ведь боюсь! А потом, мы вернемся… если вернемся, и будут бесконечные проверки, будет контроль и меня снова запустят в космос, даже если я буду против.
— Что будет, если после первого полета я захочу выйти из игры? — спросил я, растеряно глядя на Родеррика.
— Не знаю, — отозвался Патрик. — Думаю, уже ничего особенного. Подпишешь кучу документов, естественно, тебе запретят выезд, скорее всего возврата в Россию уже не будет. Но с другой стороны, если полет будет успешным, об этом на весь мир раструбят СМИ.
— То есть в принципе… — начал я, но Родеррик меня прервал.
— В принципе с тебя не слезут, но если признают непригодным или ты упрешься, конечно, тебя не пошлют обратно. Ты же там натворишь чего-нибудь, всех угробишь. Это же тебе не на пикник выехать!
— Послушайте! — я резко встал, нервно сжав кулаки. — Я же ничего не умею. Кем я там буду, какой от меня прок вообще? Даже в технике… нашей, земной, я разбираюсь с натяжкой.
— Если корабль пустит тебя, ты всему научишься, — спокойно сказал Стерт. — Как научился я.
Он заговорил внезапно на каком-то непонятном, незнакомом мне даже по отзвукам языке и я удивленно уставился на него, потому что смысл сказанного все равно доходил до моего сознания.
— Я пришел на корабль, — говорил профессор, — и понял, что он не только разумен, но еще и живой. Как животное, которое напичкали электроникой, чтобы сделать его сильнее и умнее. И это существо говорило со мной, оно коснулось моего мозга и влило в него память о совершенно чужих знаниях и умениях.
— Как вы это делаете? — с недоверием спросил я.
Патрик засмеялся, глядя на Родеррика, и похлопал его по плечу:
Очень похоже на успех, дружище!
— Я же тебе говорил, — совершенно серьезно кивнул Стерт, снова перейдя на английский: — А вы, Антон, лучше бы спросили, сколько эти остолопы мучили бедного старика и исследовали его после того, как он покинул звездолет. О, с ними мороки куда больше, чем с чужими! Я же уже сказал: корабль, если примет вас, сделает все что нужно сам.
— Тогда давайте не будем тянуть время, — предложил я, стараясь за решимостью скрыть все свои сомнения.
— Э, нет, — тут же поднялся Патрик. — Я тебе сейчас кое-что разъясню, парень. Во-первых, мы берем с тебя слово о неразглашении того, что ты увидишь. Нарушение его недопустимо. Пойдешь под суд как политический и никакая Родина за тебя не вступиться…
— А Россия вообще осведомлена о том, что вы тут творите? — тут же подскочил я.
— Ты встретишься с уполномоченным правительства своей страны до того, как подпишешь какие-либо бумаги, — усмехнулся военный. — И подписывать, конечно, будешь под приглядом дипломатов, никак не сам и никак не с бухты-барахты. Они, признаться, против твоей кандидатуры, ты должен понимать. Самый обычный студентик, они хотели запихнуть на борт какого-нибудь заслуженного майора, пропитого политикана и настоящего бойца. Но так, как первый выживший — наш человек, именно он обладает правом выбора. И уважаемый мистер Стерт выбрал тебя. Это его выбор, мы не одобряем, но и не осуждаем.
