Никки Каллен - Арена
— Круто, — Ангел вспомнила младшего брата Роба, Тимоти, ему пять лет, и он такой же чудесно-рыжий и длиннореснитчатый. И танцует отлично, правда, все больше рэп и хип-хоп.
— Что, уже не пойдешь со мной завтракать?
— Пойду. Ненавижу Кристофера Руни. А Оливер мне просто друг.
Роб засмеялся.
— Ах, блинчики с медом и кленовым сиропом…
— Роб, у меня проблема.
— Что такое?
— Я ужасно хочу в туалет.
— Ну, я отвернусь. Можно сделать лужу вон в тот угол… — просто ответил он.
— Но это же… часовня…
— Я думаю, прихожане и Дева тебя простят…
— Так ты всем расскажешь?
— Ага, это же самое главное. Принцессы писают. Просто я надеюсь, что и ты никому не расскажешь, — я ведь тоже через пару часов захочу в туалет…
…Они чудесно провели ночь: болтали о книгах, о музыке, о религии, о парнях и девушках. Роб оказался на два года ее старше; в университет он поступал только в этом году, потому что его отец тяжело болел, а сидеть с ним было некому: мать их бросила давно, после рождения Тимоти; она пила, уехала с другим человеком, который ей позволял пить, в отличие от их отца; теперь отцу лучше; и Роб может уехать. «Ты уезжаешь этим летом?» «ну, если поступлю; я хочу на философский факультет, там довольно сложные экзамены»; но Ангел не сомневалась, что он поступит, и ей было жаль терять так быстро нового друга. «Ну, будешь мне писать, а я тебе» «Думаю, против этого Кристен все-таки будет возражать» «Так мы же просто друзья… тем более сидим тут вместе». Пить в какой-то момент захотелось совсем нестерпимо; Ангел вздохнула, представила себе стакан молока, горячего, с пенкой, как у капучино, с корицей и с трубочкой, такой подавали в «Звездной пыли»; и она дома иногда намешивала, с цветочным медом еще; а потом задремала, замерзла во сне, Роб ее обнял, и ей стало тепло; и ей снилось, как она летает над васильковыми лугами, вся в солнечных лучах; «не обгореть бы», — подумала она во сне, а потом проснулась от грохота — теперь это был уже спасительный шум: разбирали завал…
— Бедные мои, — хлопотал над ними отец Томаш, настоятель собора, высокий, седой, с глазами цвета южного неба, выгоревшего от постоянного зенита; он казался то совсем молодым, то очень старым; в зависимости от усталости, от здоровья, — какое счастье, что вы живы… Собор совсем старый, капремонт ему требовался еще пятьсот лет назад…
— Отец Томаш, а вот Ангел думает, что кто-то нарочно… — и Роб подавился чаем — Ангел его пнула под столом ногой; в «Звездную пыль» они не пошли: отец Томаш настоял, чтобы они позавтракали с ним, в его квартирке в доме рядом с собором, полной книг, кактусов, тишины и света; он прекрасно сам готовил, обходился без помощи женщин из прихода; напек ребятам вафель; «а еще он умеет готовить йогуртовые торты, — сказал по секрету Роб, — такие, с фруктами, и желе сверху». Но отец Томаш не услышал: он осматривал гигантский кактус; «болеет что-то, — пожаловался, — а Дениза разбирается в кактусах?» — А вдруг правда? — прошептал Роб.
— Ну, вот найду доказательства… Окурок там, — она подумала о вишневых сигаретах.
Роб засмеялся, пожал плечами: «не представляю тебя ползающей по асфальту в поисках пепла, как Шерлок Холмс» — и продолжил жевать вафли; потом проводил ее до дома — на них все оглядывались; «надеюсь, потому, что мы в грязи, как будто всю ночь рыли подкоп», — вздохнула Ангел; дома ее ждала вся в безумии и волнении бабушка.
— Где ты была? — и всплеснула руками, увидев Роба и Ангел такими чумазыми; словно ее поразила именно грязь.
— Бабушка, пожалуйста… я в душ, а потом расскажу, а потом спать… у меня сегодня смена в «Звездной пыли», но я не могу… спасибо, Роб, пока.
— Пока, — он чмокнул ее в щечку и ушел. Она позвонила в кафе, потом ушла в душ — и это без объяснений, потом вышла в полотенце, села с ногами на розовый диван и рассказала.
— Я с ума сойду! — закричала бабушка. — Подожди, я сейчас… — сходила за валидолом, рассосала таблетку. — Подумать только… тебя ведь могло не быть… ты могла погибнуть… если бы не Роб Мирандола… Бог благословит его, у него все получится в жизни, я буду об этом неустанно молиться. Но чтоб нога твоя в собор больше не ступала.
— Бабушка…
— Отцу Томашу нужно перенести алтарь куда-нибудь на улицу, внутри мессы служить нельзя.
— Каски можно всем выдавать на входе…
— Очень смешно.
Ангел зевнула и ушла спать. Никогда еще ее розовая кровать не казалась ей такой прекрасной. Вечером все вернулись с работы, а она еще спала; тихонечко зашли мама и Дениза и поцеловали ее поочередно; бабушка оставила на кухне ужин: английский пирог с почками и телятиной, накрыла салфеткой; его хорошо есть холодным; и кувшин тыквенного сока, и кувшин молока; и домашний мармелад; Ангел проснулась ночью, когда все уже спали; увидела, что заснула в полотенце; перелезла в пижаму, потом передумала и оделась, поняла, что простужается, — ночь на каменном полу церкви дает о себе знать; надела легкий белый свитер в обтяжку, джинсы, полосатые — розовые, белые, серые — носочки и розовые балетки; вышла на улицу. Скери спал. Воздух опять был пьянящий — сирень, черемуха, ранние розы, море, — хотелось набрать его в бокал и пить; влюбляться. Ангел подумала: а не поискать ли дом Роба, сесть к нему на подоконник — такой парень, как он, наверняка спит с открытым окном, чтобы видеть дивные сны и утром касаться ногами раскаленного от холода пола, и бежать быстро в душ; и радоваться весне; как ей хотелось быть сейчас Сеси из «Апрельского колдовства» Брэдбери — проникнуть внутрь его сильного молодого тела, заставить поцеловать себя… Вздохнула, обняла себя руками, поняла, что не расскажет никогда о том, что происходит с собором, ни Кристоферу, ни Оливеру; а вот кому стоит — это Милане. Можно вместе в сыщиков поиграть, поискать вокруг собора вишневые окурки… Она написала по электронке, легла опять спать; всю ночь ужасно мерзла, собрала по дому все пледы, какие были; утром бабушка нашла ее с температурой возле камина, который она пыталась развести; вызвала врача; Ангел уложили в кровать, завалили одеялами; и она спала и спала; помнила, что приходил Роб, принес цветы; они чудесно пахли; букет темно-синих гиацинтов; а потом проснулась почти здоровой и обнаружила, что рядом, на подушках диванных, под розовыми пледами, как Дюймовочка среди лепестков розы, спит Милана…
С Миланой они познакомились на одной из крыш мира; вернее, Балбригана, соседнего со Скери города; летом Ангел много летала, даже днем, — и очень-очень высоко, над всеми проводами; Балбриган она тоже очень любила — это был настоящий морской город, больше Скери раз в пять; солнечный, весь пропахший рыбой и морской капустой, порт, там были доки, там было три маяка; и высокие здания; Ангел опустилась на одно из них — какой-то дорогой жилой дом, весь в зеркалах и цветах, и вместо балконов — площадки, чтобы люди могли поставить там скамейки или барбекю или просто развести маленький персональный сад; на крышу был выход только у консьержа; поэтому Ангел села спокойно, раскрыла книжку, открыла сок и тут увидела, что не одна: неподалеку загорала голышом очень красивая и уже достаточно смуглая девушка. Ангел засмущалась, не знала, улетать или просто не шуршать; но девушка, видно, ее почувствовала, сняла очки — смешные, в форме сердечек, как у Долиты Стэнли Кубрика, сказала просто: «привет».
— Здравствуйте, извините, я не знала, что вы здесь…
— Что за сок?
— Тыквенный.
— Поделишься?
Ангел перебралась ближе к девушке и протянула сок.
— Ты здесь не живешь, — определила девушка. Она была ее возраста, может, чуть старше; волосы темные, длинные, с оранжевыми и красными прядями; и ярко-синие глаза; она была похожа на вечернее коллекционное красное платье от Версаче; все в пайетках, но при этом не вульгарное; для красной дорожки. — Как тебя зовут?
— Ангел… Ангел Вагнер.
— А я — Милана Эрнестина. Ты летаешь?
— Что?…
— Я видела, как ты села на крышу. Ты летаешь.
— А ты живешь в этом доме?
— Если бы я жила здесь, я бы загорала на балкончике… Нет, я тоже летаю, — так спокойно, будто речь шла всего лишь об умении играть на фортепиано «К Элизе», — летом в основном, с целью позагорать; ищу самые высокие дома; здесь здорово, высоко, никто не пялится, и никто не ходит — нет ни труб, ни антенн; и крыша не течет; так что даже никаких ремонтников… Ну ладно, не буду тебя смущать, — она стала одеваться: белое кружевное белье; белое полупрозрачное, все в разрезах, батистовое платье; босоножки с длинными завязками из шелка; на всю спину у нее раскинулась татуировка — огромные крылья.
— А кто ты?
— Я работаю в книжном магазине; осенью открою свой — детский; там будет огромная деревянная железная дорога; правда здорово? А ты?
— Я учу детей балету; а еще в кафе три раза в неделю, официантю… в таком, семейном, с диванчиками и пирогами…
