Никки Каллен - Арена
— Привет.
— Привет.
Со стороны могло показаться, что они едва знакомы; или знакомы, но в ссоре; или знакомы, но не нравятся друг другу. Дилан был невысокий, бледный, с синими кругами под глазами — словно он все время сидит по ночам и читает, а спит днем; в общем-то, так и было; и вид очень серьезный, будто он занимается про себя чем-то бесполезным, переводит «Гамлета» на старофранцузский, но это ему очень нравится, и все шумы его раздражают, отвлекают от ритма; тело и руки у него тонкие, и черты лица тонкие; точно его не нарисовали, а лишь набросали на бумаге еле уловимыми штрихами; юный средневековый философ, Пико делла Мирандола. Он был в коротком приталенном пальто с капюшоном, но не клетчатом, а черном; в черных митенках, серых джинсах и черных сапогах. Снег улыбнулся: «Хан Соло»; серый рюкзак через плечо — Дилану много не нужно для жизни — только книги и четки. Габриэль был его полной противоположностью: высокий, длинноногий, широкоплечий, с шапкой каштановых волос, загорелый, синеглазый; он был горячий, как профессиональная итальянская кофемашина; внесли его багаж — три роскошных красных чемодана; «виолончель, — подумал Снег, — меч и набор огнестрельного оружия; ну и смокинг, конечно же, от Гуччи». Дилан Томас был священником, экзорцистом; а Габриэль ван Хельсинг — убийцей вампиров и прочей нечисти, с которой нужно было именно драться; «боевик Ватикана», как он сам себя шутливо называл.
— Круто выглядишь, — съязвил Дилан.
— Да уж… спасибо. Пока.
— Пока.
И Снег вышел, полюбовался на горы — всадника он так и не увидел, хоть ему показывали и Мелисса, и Перл, и портье; и пошел на поезд; в столицу он приехал утром, в одиннадцать; город поразил его: серыми мокрыми мостовыми, серым мокрым небом, множеством голубей и домов; и горы сразу забылись, словно и не было их никогда; так, страшная сказка; Снег побродил немного, послушал дождь; потолкался среди зонтиков; купил во французской пекарне на первом этаже их дома шикарный кекс — «Мюрат», его пекли только здесь и редко; и вот, повезло, именно сегодня; кекс был круглым, высоким, как водонапорная башня, и полон цельных кусочков горького шоколада; «вот загадка, — любил он повторять Максу, — почему они не тают в тесте при выпечке? не могут же кондитеры их заковыривать после»; и взял круассанов — с апельсиновым джемом. Открыл дверь; играло радио, Duran Duran, песенка «What happens tomorrow»; Снегу нравилась эта песня; Снег бросил сумку и зашел на кухню: Макс сидел там в пижаме, поджав ноги, и увлеченно печатал на ноутбуке; судя по всему, спать он сегодня еще не ложился; сигарета тлела в уголке рта; стены были в распечатанных листах новой повести — Макс всегда так делал, чтобы все висело перед глазами: у кого какой цвет глаз, кто какую книгу читает, — а то вечно половина деталей теряется по дороге…
— При-ивет, Снег, а я как раз завтрак сготовил: яйца всмятку, тосты, ветчина и салат теплый крабовый. — Снег положил крестик ему на блюдечко, на салфетку с крошками от курабье; Макс кивнул, мельком оценил его синяки, но ничего не сказал — ни язвительного, ни сочувствующего. — Пригодился?
— Да.
— Хорошо. Пойдем в оперу сегодня? На «Лючию ди Ламмермур», мм? Поет Нетребко; билеты стоят как винтажный «роллс-ройс», конечно…
Снег кивнул. Ему стало хорошо; «сейчас в ванну, лавандовая соль, наверное; потом чистые футболка и вельветовые штаны; а потом — крабовый салат и кекс с шоколадными кусочками»; так и сделал, лежал в ванне и думал: почему же они не тают…
