Юлий Буркин - Остров Русь 2, или Принцесса Леокады
— И на Землю вы пришли потому, что у нас всегда кто-то воюет? — то ли спросил, то ли сказал утвердительно Стас.
— Конечно! А теперь у вас никто не воюет. И галстуки не жует. А то ведь смотреть противно было.
Я чувствовал, что, во-первых, устал, во-вторых, еще не готов к этому спору, поэтому спросил:
— Куда мы летим?
Сейчас под нами был уже не город, а темная гладь воды. Принцесса выглядела расстроенной, видимо, разговор с нами разбудил в ней давние сомнения и вызвал не самые приятные мысли. В конце концов, она ведь чуть ли не наша ровесница, и не она, наверное, все это придумала. А какая ответственность лежит на ее плечах…
— В мой загородный дворец, — отозвалась принцесса. — Он находится на берегу этого озера. С экскурсии по нему вы и начнете знакомство с моей планетой.
— А у нас, когда между странами завязываются дипломатические отношения, начинают с возложения венков, — сообщил Стас. — К вечному огню.
Принцесса пристально на него посмотрела, и я заметил, что глаза у нее опять изменили цвет, теперь они были карими.
— К вечному?.. — повторила она с нотками ревности в голосе. — Такого огня у нас пока нет.
— Да и ладно, — поспешно махнул рукой Стас. — Обойдемся.
Корабль добрался до берега и опустился в сад прямо перед порталом дворца. Мы ступили на поблескивающую под ярким электрическим светом мокрую каменную крошку тропинки. Прохрумкав по ней, мы подошли к зданию и поднялись по широкой лестнице в холл.
Здесь нас встретило человек сто. Кое-кто из них был по-военному подтянут и одет в щегольскую сиреневую форму. Я понял, что сиреневый — государственный цвет Леокады. Другая часть была наряжена очень пестро и разнообразно. И среди тех, и среди других были женщины, но какого-то четкого отличия в их одеяниях я не заметил. Кроме, конечно, принцессы, но это, по-видимому, дань традиции.
Офицеры подчеркнуто сдержанно кивали нам. Зато остальные, выстроившись в очередь, беспардонно толкались друг с другом за право пожать нам руку, раскланяться и, то на леокадийском, то на ломаном русском, пылко сообщить какую-нибудь поэтическую благоглупость. Вот, например, что заявила мне одна дама в кудрявом парике:
Велик Колизей и прекрасен Помпей,
И много прекрасных сложилось затей
В том мире, где Пушкин, Рембо и Басё
Все вместе стихи сочиняли про всё…
А какой-то тощий экзальтированный чудик в колготках и клетчатом берете с помпончиком пробился к нам без очереди, схватил меня за рукав и выпалил:
— Умоляю, скажите, вы были в Лувре?!
— Нет, — признался я.
— А в Ватикане?!
Я помотал головой.
Невыразимая мука отразилась на его лице, и он возопил:
— Тогда умоляю, скажите, где же вы все-таки были?!
— А что вас конкретно интересует? — строго спросил Стас.
— Ну, может, вы были в Третьяковской галерее или в Эрмитаже?! — вскричал тот, ломая руки.
— Вообще-то в Третьяковку у нас была экскурсия, когда мы в восьмом классе в Москву ездили, — признался Стас, опасливо поглядывая на чрезмерно эмоционального эстета.
— О! — воскликнул тот и вдруг, рыдая, упал нам в ноги. — Тогда умоляю! Я умоляю вас!.. Вы должны возложить на меня руки! — Но тут же передумал: — Или нет. Плюньте в меня!
Леокадия взяла нас под руки и как-то по-домашнему сказала:
— Пойдемте, ребята. Когда этот впечатлительный художник придет в себя, он будет гордиться уже тем, что видел вас собственными глазами. Для счастья ему этого будет вполне достаточно. Я их знаю.
В сопровождении принцессы мы послушно двинулись в следующий зал.
— Конечно! Естественно! — закричал бедолага нам вдогонку. — Кто я такой, чтобы вы, побывавшие в Третьяковской галерее, на меня плевали?! Что я возомнил о себе?! О, какое разочарование! Какая трагедия!.. Саврасов! Васнецов! Верещагин! Врубель!..
Бедняга продолжал перечислять малознакомые нам имена, рыдая и катаясь по паркету, и Стас с беспокойством спросил принцессу:
— Может, все-таки плюнуть в него? Трудно нам, что ли?
— Земляне бывают милосердными, — усмехнулась та и повлекла нас дальше. А придворные затворили за нашими спинами дверь, и вопли затихли.
— Здесь у нас проходят соревнования по так называемым гармоничным шахматам, — пояснила принцесса, и мы увидели что-то вроде боксерского ринга. Только вместо мягкого настила тут была мраморная шахматная доска, на которой двое накачанных атлетов по очереди переставляли тяжеленные фигуры. А судья в черном костюме и белом галстуке-бабочке то и дело давал свисток, заставляя игроков возвращать фигуры назад и думать дальше.
— Так ферзи не ходят! — раздраженно восклицал он. — Ферзи ходят прямо или наискосок. А буквой «Г» ходит конь!
— А-а, — степенно соглашался громила и, почесав затылок, перетаскивал фигуру в другое место.
— Это шахматы в тяжелом весе, — пояснила принцесса. — Исконно леокадийская игра. Каждая фигура весит от ста двадцати до двухсот килограммов. В «гармоничные шахматы» могут играть не только очень умные, но и исключительно сильные люди, то есть личности развитые гармонически.
В следующем зале, больше похожем на бальную студию, несколько пар юношей и девушек показали нам завезенное с Веги искусство танцевать на вертикальных поверхностях и на потолке с помощью специальных липких ниточек и паутины из них.
— Так вот где Перископов этому научился! — воскликнул я, когда мне позволили примерить на руки и ноги браслеты, стреляющие мгновенно застывающей вязкой жидкостью, и осторожно пройтись по стене.
Потом мы побывали в «аромаписной галерее». При создании полотен этого синтетического жанра, зародившегося у тау-китян, художник пользуется не только красками, но и бесцветными пахучими растворами. Талантливый аромаписец классической школы достигает того, что настоящий знаток, знакомясь с картиной в абсолютной темноте, может рассказать не только ее сюжет, но и точно указать цветовые оттенки любого мазка.
Нам это сначала показалось какой-то ерундой, но когда Стас правильно унюхал, что на картине изображен стог сена, а я угадал натюрморт из фруктов, мы свое мнение изменили. Все-таки это, наверное, дело привычки и тренировки. Но Леокадия тут же поставила нас в тупик:
— А модернисты, наоборот, — сообщила она нам, — играют на диссонансе между зрительным и ароматическим рядами. Они в другом зале. Посмотрим? Понюхаем?
Мы со Стасом отказались, сославшись на слабую подготовку. Да и вообще, усталость давала о себе знать. С уникальными экспонатами коллекции принцессы мы знакомились все с меньшим интересом, и она это заметила.
— Вот и пришла пора вам отдохнуть, мальчики, — сказала она, входя вместе с нами в очередной зал, похожий на павильон музыкальной студии под высоким стеклянным потолком, над которым в ночи, мерцая огоньками, струились потоки воздушного транспорта. — Отсюда транслируется большинство моих публичных концертов. Давайте выполним один обязательный ритуал, и вас проводят в спальню.
— Какой ритуал? — спросил я, ожидая подвоха. Но все оказалось не так страшно.
— Я должна спеть для вас, — почему-то грустно ответила она.
— Здорово! — воскликнул Стас. — Прямо вживую? И прямо для нас?!
— Да, — подтвердила Леокадия. — Согласно традиции, за нами будут наблюдать зрители. Но я постараюсь забыть об этом и буду петь только для вас.
Что-то тут было не так. У меня возникло такое ощущение, словно она прощается с нами. Принцесса взмахнула рукой, и зал заполнила музыкальная ткань, сотканная из непривычных акварельных звуков с преобладанием какого-то щипкового инструмента.
Принцесса закружилась в медленном, похожем на менуэт, танце и легко воспарила над полом, словно бы став совсем невесомой. Я этот трюк видел и в ее клипах, но был уверен, что это компьютерная графика. Не прекращая танца, Леокадия запела. Ее чистый, почти детский голос завораживал, а мелодия была неуловимой и странной:
Ветер осенний, царь дуновений,
Мир — твой печальный трон.
Помнишь ли, ветер, дол на рассвете,
Лютни прелестный звон?
В небо летели нежные трели,
Вздохи и смех в садах.
Дни и недели длилось веселье,
Но унеслись года
в никуда
без следа.
Ассоциативно иллюстрируя песню, под куполом студии появилось множество таинственных голографических фигур, танцующих вместе с принцессой, они кружились вокруг нее, словно подхваченные вихрем.
Ветер осенний, царь дуновений,
Ты — мой последний друг,
Песней правдивой твой сиротливый
Пусть раздается звук.
Светлым обманом, томным дурманом,
Верой покой смути.
Верой в цветенье, птичье пенье,
В то, что весна в пути,
чтоб прийти,
нас спасти.
Когда она приземлилась перед нами, мы со Стасом, признаюсь, оба застыли в легком ступоре, завороженные ее голосом, пластикой и красотой мелодии. По сравнению с этой все ее земные песенки были просто дешевыми поделками.
