Дмитрий Подоляк - Велики Матюки
У доктора загорелись глаза.
– А знаете что? А вдруг все эти банные хитрости – и в самом деле, отголосок какого-нибудь мистического ритуала наших предков, который позволял им расширять сознание и переживать ощущения высшего порядка. Не знаю, как вы, а я вот буквально таю от эйфории. Того и гляди, в нирвану[41] уйду!
– Началось, – усмехнулся изобретатель. – Мистика, нирвана… Женя, ты Васе не наливай больше, не надо, а то он уже в нирвану собрался.
– Ну, а что? – запальчиво продолжал доктор. – Может, если покопаться в наших сказках народных, отыщется на это какой-нибудь намек? – Доктор на секунду задумался. – Ну конечно! Баба-Яга, помните? Она постоянно норовила добру молодцу баньку истопить, а он после той баньки запросто находил ответы на всякие мудреные вопросы, сек головы чудищам на Калиновом мосту и другие стратегические задачи решал.
– Нет, дядя Вася, Баба-Яга для твоей теории не подходит, – сказал я. – Я как раз про это дело реферат писал. Ты считаешь, что Баба-Яга – ведьма, а это не так. Баба-Яга – это мертвечиха. У наших предков был обычай хоронить покойников в домовинах. Где-нибудь в глухом лесу на высоких пнях ставили хибарку и оставляли в ней мертвеца…
– Вот, значит, откуда избушка на курьих ножках взялась, – догадался изобретатель.
– Именно! – подтвердил я. – А хождение молодца к Бабе-Яге – это хождение живого потомка к мертвому предку за советом. Но чтобы живому войти в контакт с мертвым, нужно было, чтобы покойник признал его за такого же мертвяка. А для этого молодцу нужно было вымыться в бане, одеться во все чистое и лечь к мертвецу в домовину…
– Бр-р-р! – изобретатель поежился. – Это же каким суровым мужиком надо быть, чтобы на такое отважиться!
– А с Калиновым мостом на реке Смородине тоже интересная история, – продолжал я. – «Смородина» значит – «смрадная». Калинов мост – от слова «раскалять». Это мост из нашего мира в загробный. А Змей Горыныч, он от слова «гореть» – нечистая сила, которая лезет в наш мир из преисподней…
– Ладно, Женя, хватит уже негатива, – морщась, попросил изобретатель. – Спой-ка нам лучше что-нибудь позитивное!
И я спел им про Лукоморье, про джинна, про желтую жаркую Африку, про любовь в каменном веке, про подводную лодку, потом на бис еще раз про Лукоморье, после чего мы решили размяться и отправились пройтись, оставив старика Готье в одиночестве дремать в беседке.
Мы неторопливо брели вдоль берега и слушали, как доктор рассказывал очередную рыбацкую байку. Над поверхностью воды разносились обрывки сердитых разговоров и мерные удары молотка – где-то неподалеку маялась со своим горе-аппаратом группа Давинчика.
– …Так вот, есть на том озере место такое, называется Сторублевка, – рассказывал доктор. – А дело было еще при царе. Рыбачили там мужики и столько рыбы поймали, что проезжавший мимо пан сразу за всю рыбу им сто рублей уплатил!
– Сто рублей? При царе? Когда корова три рубля стоила? Никогда не поверю, – заявил я. – Рубль, наверное, дал, а каждое последующее поколение на десятку умножало…
– Ну, за что купил, за то и продаю. Дело не в этом. На этой Сторублевке я в позапрошлом году поймал окуня на четыре килограмма. И что это за окунь был! Царь-окунь! На этого окуня потом…
– Врешь, поди, – усомнился изобретатель.
– Ну, три восемьсот. На этого окуня потом…
– Да врешь, – уверенно повторил изобретатель и вдруг воскликнул, указывая рукой в сторону леса: – Проклятье! Опять коза Савеличева веревку оборвала!
Там, куда он указывал, действительно кто-то шуршал в кустах, какое-то животное белой масти, но на таком расстоянии, да еще и сквозь туманную дымку сложно было рассмотреть детали.
– Почему сразу – коза? Может, собака? – предположил доктор.
– Да нет, точно говорю, коза, – уверял нас изобретатель. – Не в первый раз. И когда уже Савелич ее привязывать по-человечески начнет!
– Ну и черт с ней, – равнодушно проговорил доктор. – Начнет темнеть – сама вернется. Так вот, на этого окуня потом…
– Нет-нет! – возразил изобретатель. – Как бы эта дура в лес не ушла. А в нашем лесу и волки водятся. Поймать ее надо.
– Ну, так давай свистнем Савелича, пусть он сам ее ловит, – предложил доктор.
– Не свистнем. Савелич в магазин ушел, в Красное Слово. Если бы он вернулся, я знал бы. Я ему гвоздей заказал купить. Так что придется нам ловить.
И мы отправились ловить козу. Похоже, скотина была с норовом – она ни в какую не позволяла нам к себе приблизиться. Мы пробовали красться, обходить с разных сторон, но тщетно – животное упрямо держало между нами приличную дистанцию. В конце концов, оно действительно дернуло в лес, и нам не осталось ничего другого, как последовать за ним. В лесу животина совершенно потерялась из виду. Ругая Савелича последними словами, мы растянулись цепью и довольно долго брели напролом через густой подлесок, пока не очутились на поляне, которая являла собой пологий подъем на поросший вереском холм. На верхушке холма был объект нашего преследования, и это была не коза.
– Еханый карась… – тихо проговорил изобретатель.
– Секач, – полушепотом сказал доктор.
– Секач-альбинос, – уточнил я.
– Здоровый какой, – добавил изобретатель.
Кабан стоял и принюхивался, задрав рыло. В зубах он держал какой-то небольшой прямоугольный предмет. Затем он развернулся к нам задом и скрылся по ту сторону холма. У меня возникло жгучее ощущение дежавю.
– Так это что, это мы за ним бегали? – спросил доктор.
Я пожал плечами.
– Рисковые мы ребята! – невесело усмехнулся доктор.
– Ладно, идем домой, а то Зинка лаяться начнет, – предложил изобретатель.
Мы развернулись и зашагали в сторону озера.
– Интересно, это тот, которого Дидье сфотографировал, или другой какой? – спросил я.
– Наверное, тот, – ответил изобретатель. – Альбиносы в природе редко встречаются. Исключительно редко.
– А я лет восемь назад, когда на Днепре рыбачил, сома-альбиноса поймал, – вспомнил вдруг доктор.
– Хорошего?
– Ну, про вес врать не буду, взвесить не удалось, а в длину метра на два. Не очень большой сом.
– Про вес врать не буду, а про размер буду, – съязвил изобретатель.
– Ничего себе не очень большой! А взвешивать почему не стал, дядя Вася? – спросил я. – Если бы я такого сома поймал, я бы его и взвесил, и сфотографировал, и на видео бы снял!
– Да хотел я, не успел только. Дело ведь ночью было. Я его на кукан посадил – и в воду. Утром полез доставать, а сам думаю, что-то подозрительно легкий. А как достал, оказалось, за ночь выдры все мясо с костей объели, только голова и хребет остались… – с грустной усмешкой поведал доктор.
– Надо было хотя бы голову сохранить, – заметил изобретатель.
– Да кому нужна его голова… – махнул рукой доктор.
Мы дошли до опушки и вышли из леса. Озера не было.
Глава седьмая
Мне нужно замереть и притаиться –
Я куколкой стану,
И в бабочку в итоге превратиться –
По плану, по плану.
– Который час? – спросил я.
Изобретатель взглянул на свои наручные часы, затем приложил их к уху.
– Мои, похоже, стоят. Вася, который час?
– Не знаю. У меня в телефоне батарея села.
– Значит, мы не знаем, куда идти, и у нас нет связи, – грустно констатировал я. Наручных часов я не носил, а свой мобильный телефон оставил заряжаться у себя в номере.
– Ну как так, Петя? – недоумевал доктор. – Ты же за столько лет каждое дерево тут должен был выучить!
– В том-то и дело, что я не узнаю ничего! Незнакомые места! И солнца, как назло, не видно…
– Ну, давайте муравейник поищем, что ли, – предложил я.
– Ну мы и ослы! – воскликнул доктор. – Конечно, давайте.
Мы рассредоточились и побрели в поисках муравейника.
– Нашел! – объявил доктор спустя несколько минут.
– И я нашел, – крикнул изобретатель. – Теперь хоть какая-то ясность будет.
Я тоже нашел муравейник. Увы, вместо ясности, муравейники привели нас в полное замешательство: они указывали на юг в совершенно разных направлениях.
– Дела! Так бывает разве, дядя Петя?
– Первый раз такое вижу! – обескураженно пробормотал изобретатель. – Аномалия какая-то. Может, поищем муравейники в другом месте?
Ничего лучше мы не придумали, поэтому снова растянулись цепью и двинулись вперед. И тут я увидел гриб. Первый настоящий съедобный гриб в этом сухом лесу. Я присел на корточки и залюбовался находкой. Такого красавца и рвать было жалко. Гриб был, что называется, мечтой грибника: ядреный, крепкий боровик с бархатной каштановой шляпкой набекрень. Две черных бусинки на его ножке имели странное сходство с глазами, и мне на секунду показалось, что гриб внимательно смотрит на меня. Налюбовавшись вдоволь, я потянулся к нему рукой.
