Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
Он замялся и отвел взгляд.
— Послушай! — настаивала я. — Давай наконец поговорим. Мы живем вместе, но так давно не разговаривали! Мне уже двадцать шесть, я хочу семью, хочу ребенка… Я тебя люблю!
— Я тебя люблю, — повторил он послушно.
— Если я тебе сама предложу завтра пойти в ЗАГС и подать заявление, что ты мне ответишь?
Андрей мялся.
— Ты меня не любишь? — ахнула я.
— Люблю, — вздохнул Андрей.
— Но не хочешь на мне жениться и не хочешь детей?
— Хочу, — ответил он.
— Так пойдем прямо завтра и подадим заявление!
— Завтра не могу, — пробормотал Андрей. — Завтра дежурство.
— Хорошо, послезавтра, во вторник?
— Давай все обдумаем? — предложил он.
И тут я взорвалась:
— Давай! Обдумай сейчас и ответь мне! Мужчина ты или нет?
Андрей снова отвел глаза.
— Мне надо подумать, — пробормотал он. — Дай мне подумать?
— Сколько?
— Хотя бы пару недель.
— Сколько?! — ужаснулась я. — А почему сейчас ты не можешь дать ответ?
— Сейчас, — сказал Андрей с удивительно знакомой мягкой интонацией, — я не могу. Мне надо обдумать. Смогу точно сказать только в следующем месяце, восьмого числа, как раз будет твой день рождения…
И тут я вдруг все поняла.
— Что, хозяин в отпуске? — желчно спросила я, глядя прямо ему в глаза.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду! — фальшиво ответил Андрей, стараясь не встречаться со мной глазами, а затем протянул руки: — Я люблю тебя и…
— Не трожь! — заверещала я, вскакивая. — Не трожь меня больше своими подлыми руками! Клещами, щупальцами или что там у тебя внутри!!!
— Анечка…
— Будь ты проклят, киномеханик! — Я чувствовала, что по лицу катятся слезы. — Я думала, ты… А ты не только себя, ты и меня сдавал в аренду чудовищу!
Я думала, что мама устроит сцену, но она встретила меня спокойно — с пониманием и теплом. Взяла из рук баулы с моими вещами, принялась хлопотать на кухне. Со мной творилось что-то странное: слезы то катились, то высыхали, бросало то в жар, то в холод. Я сбивчиво объяснила, что у нас с Андреем все кончено, но подробности расскажу завтра. Мама не стала ни о чем спрашивать, расстелила диван в моей комнате, напоила чаем, заставила зачем-то выпить аспирин…
Она ушла в свою комнату, а я в свою. Выключила свет, легла, но сон не шел, а на душе было невыразимо мерзко. Тогда я встала, прошлась по комнате — своей комнате, с детскими рисунками на стенах, со шкафчиком, набитым любимыми когда-то дисками… Все это казалось теперь не моим — далеким и чужим. Бесцельно пошатавшись по комнате, я вышла на балкон, спотыкаясь о наваленные там корзины. Облокотилась о перила и стала смотреть вниз. Район спал. Отсюда, с девятого этажа, он был виден весь — от бульвара и до трамвайного кольца. Тут была моя школа, там — детская поликлиника, где мне вырвали первый молочный зуб. Слева за корпусами торчал бетонный торец проклятого кинотеатра «Луч»… Мягко светили фонари, шелестела майская листва.
Завтра меня ждала проклятая бухгалтерия, разговор с мамой, а потом опять — будни, будни, однообразные как десять арабских цифр на листках календаря. Я снова посмотрела вниз, а потом вдруг запрыгнула на корзины, перебросила коленку и села на холодные перила, свесив ноги вниз. Далекий двор, наполненный асфальтом, автомашинами и сиренью, плыл подо мной в полумраке и ночных шорохах. Глубина двора старалась ухватить взгляд и дернуть вниз.
«Раз, и все, — сказала я себе. — И хватит».
И я уже почти перевесилась вперед корпусом, но в этот момент раздался голос.
— Анна, — мягко, но торопливо произнес он. — Если вам не принципиально, позвольте мне?
— Что? — опешила я. — Прыгнуть?
— Позвольте мне дожить за вас остальные годы? — Голос снова заторопился: — Вы знаете, все-таки там, внизу, у вас будут очень болезненные минуты. А может, даже часы. И это будет так некрасиво выглядеть со стороны! Соседи станут глазеть из окон, Тамара Гавриловна выскочит злословить, приедет милиция… Потом, вы же стольких людей огорчите! Ведь у вас мама, одноклассники, коллеги, подруги… Эдик будет убит горем, извините, что о нем напоминаю. Ну и Андрей, конечно, огорчится очень, особенно когда вернется и узнает… А я обещаю вам прожить вашу жизнь хорошо! Спокойно, достойно! Вы согласны? Да?
Я задумалась. Терять мне было нечего — для себя я все решила.
— Только будь помягче с мамой, — попросила я. — Скажи, что я ее всегда любила. Хоть мы и ссорились.
Голос молчал.
— Чего же ты молчишь? — спросила я требовательно. — Обещаешь?
— Извини, — печально ответил голос. — Я не могу это обещать. Мамы нет.
— Как это? — не поняла я.
— Она отбыла… насовсем. — Голос тщательно подбирал слова. — Там теперь живет гастарбайтер.
— Давно? — спросила я ошарашенно, еще до конца не понимая смысла этих слов.
— Уже четыре года. После той ссоры. Ну, помнишь, когда мама пригрозила, что, если ты продолжишь встречаться с Эдуардом, она жить не будет…
Я открыла рот, а затем до крови прикусила губу.
Голос долго молчал, а потом все-таки продолжил:
— Так если ты не против…
— Послушай! — перебила я. — Да сколько же вас здесь понаехало?! Что вам всем здесь надо?!
— Мы же не виноваты, — вздохнул голос. — Разве мы виноваты? Мы просто готовы взять на себя то, от чего вы отказываетесь.
— Но вы же нас почти всех выжили! Почти всех! — завизжала я вслух. — Никого не осталось! Хорошо устроились — сначала зуб, потом неприятный разговор, а потом и все вам отдай?!
— Так мы никого не принуждаем! — взмолился голос. — Разве мы виноваты, что согласны жить там, где вы не хотите?
Я решительно перебросила ноги обратно на балкон.
— Знаешь что, моя дорогая Анна? — сказала я мысленно, но очень отчетливо. — Проваливай прочь и никогда больше не приходи!
— Простите! — залепетал голос. — Я никак не…
— Я сказала: вон отсюда!!!
— Конечно, как скажете… Но если вдруг заболит зуб мудрости или…
— Мой зуб — мне и разбираться! У меня нет лишних зубов, с вами делиться! И лишней боли для вас нет! Это все мое — ясно? Даже боль! Я, может, сама ждала вечность, чтобы пожить собственной жизнью! Уходи навсегда!
На соседнем балконе послышался шум, и высунулась заспанная Тамара Гавриловна.
— Что за вопли в час ночи?! — проскрипела она. — Я в суд подам!
— Да хоть прямо завтра, — огрызнулась я.
— Мне надо подумать, — мрачно пообещала Тамара Гавриловна и зачем-то уточнила: — Месяца через два подам.
Олег Овчинников
Операторы всех стран
— Карл для Лары украл кальмаров, — с порога объявил я. Не бог весть какой каламбур, однако на его сочинение ушло сорок минут: дорога быстрым шагом от метро до дома. — А Лара для Карла?
— Ты не Карл!
— Я в курсе. Оттого и не украл, а обменял на честно заработанные мятые бумажки.
Я выставил на стол тщедушную баночку. Строго говоря, это была смесь кальмаров с осьминожками, но осьминожки не ложились в размер. Лара задумчиво покрутила ее в пальцах.
— Разве я просила кальмаров?
— Угу. Причем была очень убедительна.
— Странно. Мне кажется, речь шла об эклерах. Сейчас бы я точно съела эклер.
— Так кальмары уже не нужны? Давай я их выброшу.
— Не дам!
Она вцепилась в баночку, вся сжалась в своем кресле и теперь смотрела исподлобья взглядом осьминогозависимого кальмаромана.
Я вздохнул с облегчением. В это время суток в нашем районе можно найти все что угодно, кроме порядочных людей и эклеров.
— Я свинья, да? — вдруг спросила она.
— Ты с ума сошла! — Я присел на подлокотник кресла и погладил мышиные хвостики, заменяющие Ларе челку. Сегодня их было восемь. И склеенные ресницы — следы недавних слез.
Она взяла мою руку, обвила своими и покачала головой.
— Свинья… Сижу тут, ничего не делаю, извожу тебя капризами, а ты вкалываешь за двоих.
— За троих, — уточнил я. — Но эти трое того стоят! Ты ходила в консультацию?
— Ходила, только… — Лара опустила глаза. — Я не досидела. Не смогла. У меня снова был приступ, и я убежала. Там столько женщин в очереди. Некоторые светятся, как солнышко, а некоторые… некоторые…
— Ну все, все, все. — Я прижал ее голову к своей груди.
— Я помню его наизусть, — пожаловалась она.
Я кивнул. Я тоже помнил слово в слово содержание многих сеансов. В особенности тех, о которых больше всего хотел бы забыть.
— Не знаю точно, кого я услышала, но там была одна брюнетка — совсем молоденькая. Она так нервничала. Постоянно выбегала курить, хотя это же нельзя, правда?
— Конечно. Расскажи, что там было. Станет легче, — соврал я.
Лара отпустила мою руку, откинулась в кресле и оцепенела. Как будто и вправду по второму разу переживала сегодняшний сеанс. Только во время сеанса голос меняется, а Лара заговорила своим собственным, и глаза ее все время оставались карими. Она сказала:
