Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
— Я никогда больше не изменю Жене. Господи, я никогда больше не изменю Жене. Только бы, только бы, только бы он не узнал, что это не его ребенок!
— Это все?
— Да. — Лара вздохнула. Кажется, ей действительно стало легче. — Я проорала это на весь коридор. Все, кто был в очереди, перестали болтать и уставились на меня, как на сумасшедшую. Наверное, они подумали, что это я… Ну, что я изменила какому-то Жене, и у меня сдали нервы. А у молоденькой брюнетки было такое лицо, как будто ее ударили. Я все-таки думаю, что подслушала именно ее.
— Тебе повезло.
— Глупости!
— Тебе сказочно повезло. Хотел бы я хоть раз увидеть того, кто кричит о своей боли моим ртом.
— Только не в этом случае. Я все равно ничем не могла ей помочь. Только взглянула на нее и… убежала. Не знаю, как я смогу туда вернуться.
— Тебе не обязательно возвращаться.
— Да? И в роддом ложиться не обязательно? А ведь там будет в сто раз хуже. Там ВСЕМ больно и страшно!
— И в роддом не обязательно.
— Как же я буду рожать?
— Дома будешь рожать, в ванне.
— У нас нет ванны.
— Прости, все время забываю. Тогда в душевой кабинке. Или я найду еще одну работу, и мы устроим тебя в частный роддом.
— У тебя и так миллион работ.
— Значит, еще одна ничего принципиально не изменит. Зато, когда мне выплатят миллион зарплат, мы сразу станем миллионерами.
Вопреки моим надеждам Лара не отреагировала на вымученную шутку.
— Проклятый кризис, — вздохнула она. Потом скосила глаза на свой живот, и я отметил, что с каждой неделей у нее это получается все естественнее. — Как ты думаешь, каким он будет?
— Почему он? А вдруг она?
На этот раз Лара улыбнулась.
— Все равно он. Потому что ребенок. Скажи, раз мы оба с тобой… такие, то и он может стать… таким?
Что за жизнь? — стиснув зубы, подумал я. Пять лет вместе, а так и не договорились, что и как называть. Приступы или сеансы? Вызывают нас или абонируют? У нас даже нет слов, чтобы назвать самих себя. Кто мы? Операторы односторонней связи? Ассенизаторы человеческих душ?
Прокля́тый кризис? Нет, про́клятые мы! Знать бы еще, кем и за что.
— Не знаю, — сказал я. — Я бы хотел, чтобы он был нормальным.
— Ладно. Давай ужинать, — предложила Лара.
Приготовления к ночному пиршеству заняли пару минут. Мы застелили стол выпуском прошлогодних новостей. Лара выбралась из кресла, чтобы нарезать хлеб. Я отыскал консервный нож и выпустил на волю кальмаров с осьминожками. Мы уже занесли над ними вилки, когда нас обоих накрыло.
— Снова Она, — простонала Лара.
— Похоже, — согласился я, наблюдая, как из нашего тесного мирка, из этих четырнадцати метров полезной площади, куда-то утекают все краски.
Еще мы успели взяться за руки. Мы делали так всегда, когда у одного из нас случался сеанс. С того самого раза, когда нам, сидящим за столиком в летнем кафе, удалось свести вместе две потерявшиеся судьбы. Тот успех больше не повторялся, но мы не теряли надежды, что когда-нибудь из миллиона случайностей сложится еще одно маленькое чудо.
Сейчас я не надеялся на чудо. Я знал, что нас ждет. За последние полтора месяца мы с Ларой пережили это раз двадцать.
Что ж, будем надеяться, переживем и двадцать первый.
Мы одновременно запрокинули головы к свисающей на обрезке шнура шестидесятиваттной лампочке, которая все тускнела и тускнела, пока не превратилась в черную несъедобную грушу, и закричали в один голос — полный отчаяния голос девочки-подростка:
— А-А-А-АПЯТЬ!
— Поддалбливай тут вокруг кабеля, — сказали мне, и я, натянув рукавицы, стал поддалбливать.
Сверху то ли сыпалось, то ли моросило, и это было хорошо: подмокшая земля казалась не такой твердой. В однообразных подъемах и падениях тяжелого лома тоже было свое очарование. Под эти монотонные «Бух! Бух! Бух!» можно было не думать ни о чем, кроме самого насущного. Например, о том, что ты не замерзнешь, пока хотя бы одной твоей руке или ноге сухо и тепло, и какая это была гениальная идея утеплить прохудившиеся ботинки зимними меховыми стельками.
Но реальность — такая штука, от которой не спрячешься на дне самой глубокой траншеи, и когда очередное «Бух!» раздалось не снаружи, а внутри, я подумал только: «Что ж так часто-то? Ведь только вчера же…» Сомнений не было, это снова начиналось оно. Вернее, Она. Если обычный абонент выходил на связь постепенно, как будто нащупывая свой путь к тебе, а потом и сквозь тебя, в любом случае у тебя оставалось время, чтоб хоть как-то подготовиться, то Она всегда появлялась резко и целиком. И никакого тебе холодка с мурашками, никакой иголочки в темя — просто «Бух!» — и словно бы еще один лом вбили тебе в то место, где раньше был позвоночник.
— ГОСПОДИ, ДА ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО?
И то верно, за что?
Пять минут спустя я стоял, гладил через воротник толстовки сорванное горло и наблюдал, как мир вокруг меня снова обретает цвета. И самыми яркими пятнами в нем были лица коллег по бригаде. Наш старший (он же — единственный русский, помимо меня) возвышался над краем траншеи, молчаливый и яростный, точно бог возмездия. Я догадался, что сейчас меня будут бить, возможно, даже похоронят в этой импровизированной могиле шириной в полтора и длиной в шестьдесят метров, и, проследив за взглядом бригадира, понял, за что. Оказывается, во время сеанса я не прекратил долбежку, и сейчас острие лома торчало из сердцевины развороченного кабеля.
— Слушай, малахольный, иди-ка ты отсюда, а? — предложил бригадир.
Я положил лом на влажную землю, бросил сверху рукавицы и не спеша выбрался из траншеи. Помогать мне не стали. Бить, правда, тоже. Представители восточных национальностей вообще с пониманием относятся к бесноватым.
— И больше не приходи! — бросил мне вслед бригадир.
Жалко. Из миллиона моих работ эта, пожалуй, была лучшей. Платили здесь немного, зато после каждой смены.
— Что ж ты творишь с нами, глупая? — вслух подумал я.
Она ворвалась в нашу жизнь в начале сентября. То ли переехала откуда-то вместе с родителями, то ли вернулась с каникул, осознав себя в новом качестве, но Первый Звонок в этом году обернулся для нас с Ларой пожарным набатом.
Она была оператором. То есть могла улавливать чужую боль, ненависть, ярость и страх и так же, как все мы, не знала, что с ними делать. Вот только Ей, судя по голосу, было двенадцать, и после каждого сеанса у Нее случалась истерика. Все принятые эмоции при этом снова неслись в эфир, усиленные и дополненные Ее собственными комплексами и страхами. Двенадцать лет — возраст, когда мир и без того повернут к тебе своими острыми углами. Когда каждая неудача оборачивается уверенностью в собственной ущербности. Когда тебе кажется, что на целом свете ты такой один. Об этом хочется кричать. И Она кричала, не разжимая губ. А мы с Ларой срывали голос.
Понятно, что жить с такой сиреной в голове нельзя. Ждать, пока девочка успокоится, можно долго, вплоть до совершеннолетия. Успокоить Ее самим? Но как? Ведь Она раз десять на моей памяти спрашивала «ПОЧЕМУ Я НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ?», но ни разу — «ПОЧЕМУ Я, ТАНЯ ИВАНОВА ИЗ ШЕСТОГО «Б», НЕ ТАКАЯ КАК ВСЕ?». И пусть тань ивановых в окрестностях едва ли не больше, чем шестых «Б», у нас была бы хоть какая-то зацепка. Мы же знали лишь Ее пол, примерный возраст и то, что она живет где-то неподалеку. Об этом говорила чистота и сила сигнала.
Когда жить в постоянном ожидании разрыва мозга стало невыносимо, мы попытались найти ее на основании наших скудных данных, призвав на помощь научный подход. Мы разбили район на квадраты. Надеялись по изменению интенсивности сигнала установить его источник. Я был против участия Лары, но как иначе мы смогли бы сравнивать показания? Днем я работал, каждую вторую ночь — тоже, поэтому для поисков у нас оставалось только ранее утро и вечер. Истерики у девочки чаще всего приходились на вечер, поэтому мы выходили на охоту в темное время суток. В первый раз я занял пост у метро, Лара — в парке. Нам «повезло», очередная истерика случилась, едва мы заняли наши позиции. Когда все закончилось, мы обменялись впечатлениями. «Ну, как у тебя было?» — «Плохо». — «Насколько плохо?» — «Ужас как плохо». — «М-да… И у меня ужас». В общем, так себе получился обмен. Назавтра я переместился к рынку у МКАД, Лара — к двум новым высоткам… где мы и провели три вечера кряду, ожидая, когда закончится внезапное затишье. И на четвертый вечер дождались. Контузило обоих, причем опять невозможно было понять, кого сильней. Так бы мы и продолжали нашу чехарду, если бы следующий сеанс не настиг меня на противоположном конце Москвы, в метро, под гранитной толщей, надежно экранирующей любой сигнал. Кроме этого. Передача была чистая и мощная, как из соседней комнаты. И глупо было предполагать, что загадочная девочка следует за мной по пятам. Просто расстояния не играли для нее роли.
