Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
В тот день я вернулся домой поздней обычного. Поймите меня правильно, я уважаю нашу милицию. Но почему-то совершенно без взаимности. Кстати, имейте в виду, если в переходе метро вы начнете кричать детским голосом «ПОЧЕМУ ВЫ ВСЕ МЕНЯ НЕНАВИДИТЕ!», вам не поможет ни Бог, ни черт, ни московская регистрация.
Единственным полезным следствием из нашей охоты на лис стал вывод о том, что мы имеем дело с оператором потрясающей силы.
Из-за которого я сегодня остался без работы.
Отпирая входную дверь, я все еще думал, как бы помягче сообщить об этом Ларе. Но оказалось, что ей тоже не терпится поделиться со мной новостями.
— Знаешь, я все-таки сходила на УЗИ, — объявила она. — К частному врачу. Потратила ку-учу денег.
— Мятых бумажек, — поправил я.
— Да, мятых бумажек. Зато я была там совсем одна.
— И что показало УЗИ?
— Сесть не хочешь?
— Хочу. Но боюсь заснуть.
— Лучше все-таки сядь.
Я опустился на стул. Сна ни в одном глазу, напротив, нервное сердцебиение в висках.
— Ну, что? Говори же! Клянусь, я обрадуюсь всему, включая неведому зверушку.
— Там… — Лара обхватила руками живот и вздохнула. — Картина Репина. Опять двойня.
— Что? О ч-черт! — против воли сорвалось с языка. — То есть… Я хотел сказать: ура!
— Первое слово дороже второго, — сказала Лара и отвернулась к стене.
— Чепуха! Первое слово в огне горит, второе правду говорит, — горячо возразил я, думая про себя: «Черт! Черт! Черт!»
— Как же мы будем жить? — спросила Лара у выцветших, в жидкий цветочек, обоев.
— Долго и счастливо. — Я обнял ее, быстро поцеловал в висок, в каждый мышиный хвостик, в другой висок и повторил: — Долго и счастливо.
— Ну да. Если только…
— Никаких если!
Но Лара все же закончила:
— Если только Она позволит.
Две перевязанные бечевкой стопки книжек я нашел еще весной. Классика, словари и немного детективов. Кто-то сложил их возле мусоропровода, а я принес домой. Думал, буду почитывать на досуге. Однако досуг за полгода не выдался ни разу.
Я взял верхнюю книжку из стопки, как оказалось, томик Чернышевского. Для моих целей он подходил как нельзя лучше.
«Что же делать-то, а? — думал я, легонько постукивая книжкой по затылку. — Что делать?»
Тюк, тюк, тюк… Непрямой массаж мозга не помогал.
Тогда я попробовал другой способ.
— Ларусь! Скажи, пожалуйста, страницу и абзац.
— Тридцать шесть и пять, — ответила Лара, задумчиво изучая градусник.
— Спасибо.
Я раскрыл книгу на тридцать шестой странице, отсчитал пятый сверху абзац и прочел:
«Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель».
— Бр-р-р-р! — Я помотал головой и продолжил нарезать треугольники по комнате.
Тюк, тюк, тюк — окно. Тюк, тюк, тюк — стол. Тюк, тюк, тюк — кровать.
Даже не так.
Тюк, тюк, тюк — на что жить? Тюк, тюк, тюк — как рожать? Тюк, тюк, тюк — что делать с Нею?
— Ла-ар. Как ты думаешь, зачем писатели пишут книжки?
— Чтобы заработать кучу денег.
— Думаешь? Да нет, тогда бы они писали деньги.
— Значит, чтобы сделать людей лучше.
Я обдумал этот ответ и покачал головой.
— Наверное, все-таки нет. Никакая книга не сделает человека лучше. Строго говоря, те, кто особенно нуждается в улучшении, навряд ли читают книги.
Лара встряхнула градусник и снова сунула под мышку.
— Зато книга может помочь людям, которые УЖЕ хорошие, понять, что они не одиноки.
Я остановился, где был, на полпути между кроватью и окном.
— Ларусь. Я говорил тебе, что ты гений?
— Ни разу. Зато говорил, что никогда не врешь.
— Вот! — Я поднял глаза к потолку. — Где же ты, глупая? Я уже скучаю по твоему ЧТО ЖЕ СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ!
Должно быть, я слишком правдоподобно изобразил интонации двенадцатилетней девочки. Лара покосилась на меня настороженно. Я же, напротив, воспрял духом — впервые за эту трудную осень.
Когда Она пришла в следующий раз, я изо всех сил старался контролировать сознание. Надеялся остаться собой хоть на чуть-чуть, хоть на мгновение, чтобы, когда откроется эмоциональный портал, послать навстречу чужому страданию несколько ободряющих слов. Крикнуть или хотя бы прошептать: «Да, ты не такая, как все, но ты не одинока. Нас немного, но мы есть. И ты делаешь нам больно».
Только ничего у меня не вышло. Трудно изображать безучастность, когда по тебе едет асфальтовый каток. Девочка, как всегда, смяла меня, разжевала и выплюнула, даже не заметив.
Односторонняя связь так и осталась односторонней.
Бывает так: повесишь голову, опустишь руки и ничего уже не ждешь, как вдруг судьба, вдоволь наигравшись с тобой в кошки-мышки, сама постучится в двери и приведет с собой надежду. Что-то подобное случилось и с нами. Только наша судьба выбрала для визита странное время — около шести утра — и, судя по громкости ударов, стучалась в дверь ногой.
— Я открою, — сказал я Ларе, когда она заворочалась под двумя одеялами.
— Только осторожней, — попросила она сонным голосом. — Кто бы это мог быть?
— А я знаю? Сейчас! — крикнул я в сторону прихожей, застегивая ремень на брюках. Потом натянул футболку и босиком прошлепал к двери. — Кто там?
— Свои, — ответил немолодой женский голос. К тому же еще и неласковый.
Я распахнул дверь.
— Баб Глаш?!
— Кто ж еще! — ответила она таким тоном, будто заглядывала к нам по три раза на дню. Будто к нам вообще хоть кто-то заглядывал! — Эй! Пусти в дом, чего на пороге держишь?
Я посторонился, пропуская гостью в прихожую.
Баба Глаша была из наших. Иногда она принимала передачи, а все остальное время расплачивалась за это своей неустроенной жизнью и статусом районной сумасшедшей. С марта по октябрь она торговала возле универсама цветами сомнительного происхождения, все остальное время перебивалась сбором стеклотары. Этим утром баба Глаша пребывала в демисезонном состоянии: в левой руке она держала ведерко подмороженных гвоздик, а в правой — гремящую авоську, из которой во все стороны торчали бутылочные горлышки. По крайней мере мне стало ясно, почему баба Глаша стучалась в дверь ногой. Но вот зачем она пришла? И откуда вообще узнала наш адрес? М-да, загадка!
— Давайте вашу сумку. И ведерко сюда вот поставьте. Нет-нет, разуваться не надо. Проходите. Хотите стул или — сейчас я освобожу — кресло?
— Баб Глаш, хотите чаю? — Лара все-таки выбралась из своей шерстяной берлоги и даже успела натянуть халат поверх ночной рубашки.
— Не мельтеши, — буркнула баба Глаша и осталась стоять. Из-под нарочитой грубости выглядывала нерешительность. Нашей гостье тоже было не по себе. Она и сама плохо понимала, зачем пришла сюда. — Эта… сони… — начала баба Глаша словами популярного слогана. Продолжила сбивчиво, глядя в пол: — Так дальше нельзя. Мне б дожить свой век спокойно. Скоро семьдесят уже. Я так не могу. Надо что-то делать с этой малолеткой.
— С какой? — хором спросили мы с Ларой.
Бывает, совершенно невозможно удержаться от бессмысленного вопроса, даже если тысячу раз уверен в ответе.
Баба Глаша посмотрела на нас, усталая и старая, как сама Вселенная, и прописклявила:
— ДА КОГДА ЖЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ!
Вообще-то звукоподражатели из нас так себе. Только во время сеанса наши голосовые связки способны творить чудеса, но в данном случае узнаваемость была стопроцентной.
Я прокашлялся и предложил:
— Давайте все-таки выпьем чаю.
Я не заметил, откуда возникло порезанное на дольки яблоко, баночка джема, пачка печенья «Юбилейное». Баба Глаша с сомнением изучала надпись «Большевик. Москва 1855» на упаковке.
— Да свежее, свежее, — успокоила ее Лара. — Только вчера купила.
Чай мы с Ларой отхлебывали по очереди, сидя на шатких подлокотниках кресла и проклиная собственное негостеприимство. Оказалось, дома нет ни третьей чашки, ни дополнительного стула. Да и к чему они, ведь мы никогда не принимали гостей. Даже в ЗАГСе обошлись без свидетелей.
Разговаривали в основном барышни, я больше прислушивался к их ахам и охам, думая о своем.
— Как-то надо что-то делать, — по пятому разу повторяла баба Глаша.
— Да что тут поделаешь, — вздыхала Лара.
— Что-то надо. Как-то решить и сделать. Сообща.
— Сообща… — Я сорвался с подлокотника и принялся мерить шагами комнату.
— Снова он мельтешит, — пожаловалась гостья, но я только махнул рукой. На ходу мне лучше думалось.
— Баб Глаш, а много вы наших знаете?
