Стивен Эриксон - Пыль Снов
Хохоча, он рубил и резал На’рхук, когда мертвоглазые ящеры пытались залезть на «скакуна» Ве’Гат, надеясь числом повалить упрямую стену.
Геслер напал сквозь проходы; его силы пронзили ублюдков не хуже мясницкого резака, поставив узкими прослойками между озверевшими К’эл и держащими щиты Ве’Гат. Они бились с ужасающим ожесточением и гибли в устрашающем молчании.
Его «скакун» ранен. Его «скакун», похоже, умирает — как тут узнать? Все ящерицы сражаются до последнего вздоха. Но он защищается все хуже, Буян чувствует неровное дыхание грудной клетки.
Короткое рыло мелькнуло у лица.
Выругавшись, он отклонился от кинжальных зубов, попытался поднять короткий топор — но На’рхук подобрался ближе, цепляясь за шею Солдата. «Скакун» зашатался…
Буян молотил топором… но он сидел слишком близко — голова ящера покрылась ранами, но ни одна не могла помешать намерениям твари. Широко открылись челюсти. Голова мотнулась вперед…
Нечто рычащее ударило На’рхук — косматая масса волос на изрезанной шрамами коже — длинные клыки бешено вонзились в шею ящера…
Недоумевающий Буян вырвал ногу из стремени.
Гребаная собака?
«Крюк?
Это ты?»
Ох, это точно он.
Зеленоватая кровь хлынула из пасти На’рхук. Глаза подернулись дымкой, пес и ящер свалились с шеи Ве’Гат.
Тут Буян увидел над головой пылающее небо.
Но буря кончалась, гром затихал; мир снова заполнился лязгом железа, треском костей и плоти. Песня десяти тысяч битв, только какая-то особенно зловещая — не слышно ни одного крика, ни одного стона агонии и ни одной мольбы о пощаде.
На’рхук проигрывали.
Кончилась битва. Началось избиение.
Не сочинишь хорошую песню на одной ноте.
Но для солдата, видевшего смерть всю вечность с самого утра, такая угрюмая музыка стала сладчайшей на свете.
«Резня! Ради моих храбрых Вегатов! Ради Геслера и его К’элов. Резня ради Охотников за Костями, моих друзей, РЕЗНЯ!!!»
Как бы потеряв точку опоры, Эмпелас вырванный неспешно перевернулся. Теперь все сооружение пылало, выбрасывая полотнища горящего масла, щедро поливая мусор, трупы и раненых трутней.
Геслер знал: теперь это мертвый, бесчувственный кусок камня, готовый покинуть небо.
За ним все еще содрогались пред гибелью две крепости, пьяно плывшие друг к дружке. Ветер рвал столб дыма от третьей цитадели, но самой ее уже не было видно. Остальные стали пеплом.
Перед ним высилась гора покореженного камня, окружившая обломки Кальсе, словно они были драгоценностью в оправе… или глазом в руке великана. Что-то в этом явлении было знакомым, но он еще не мог понять, что. Гора вставала необыкновенно высоко, поднимаясь над дымом и пылью.
Утомленный и совершенно одуревший Геслер осел на спинку седла. Какая-то собачонка гавкала на лодыжки его «скакуна».
Он видел Келиз, Сег’Черока, Ганф Мач и Часового Дж’ан; а из-за их спин небрежной походкой приближались двое детей.
Гриб. Синн.
Геслер склонился вперед и сверкнул глазами на беснующуюся шавку. — Боги подлые, Мошка! — сказал он хрипло, — Верна себе, как всегда? — Он тяжело вздохнул. — Слушай, крыса, ибо я скажу так всего один раз, гарантирую. Сейчас твой визг — приятнейший голос на свете.
Мерзкая тварь оскалилась и зарычала.
«Так улыбаться и не научилась».
Соскользнув с Солдата Ве’Гат, Геслер присел от боли в ноге. Келиз стояла на коленях, лицом туда, откуда шли Гриб и Синн. — Встань, Дестриант, — произнес он, прислоняясь к бедру Ве’Гат. — У этих двоих такие распухшие головы, что непонятно, как их мамы наружу вытолкали.
Она оглянулась. На щеках блестели полоски слез. — Она… верила. В нас, людей. — Женщина покачала головой. — А я — нет.
Дети подошли ближе.
Геслер скривился. — Хватит хитро ухмыляться, Синн. У вас большие неприятности.
— Крюк и Мошка нас нашли, — сказал Гриб, почесывая дикие колтуны. Похоже, они не мылись уже долгие месяцы. — Мы были в безопасности, сержант Геслер.
— Рад за вас, — прорычал он. — Но ИМ вы были нужны. Ты и она. Охотники оказались на пути На’рхук — как думаете, что с ними случилось?
Глаза Гриба широко раскрылись.
Синн подошла к Солдату Ве’Гат, погладила бок. — Хочу одного себе, — сказала она.
— Не слушаешь, Синн? Твой брат…
— Вероятно, мертв. Мы были в садках — новых садках. Мы шли по пути, мы вкушали кровь — такую свежую, такую мощную. — Она тускло взглянула на Геслера. — Азат закрывает рану.
— Азат?
Она пожала плечами, поворачивая голову к скале-дереву, охватившему Кальсе Вырванного. Оскалила зубы, вроде бы улыбаясь.
— Кто же там, Синн?
— Его нет.
— Мертвый камень не может запечатать врата — даже Азату нужна жизненная сила, живая душа…
Она искоса поглядела на него. — Точно.
— Если тот, что их запечатывал, пропал…
— Глаз.
— Что?
Келиз заговорила на торговом наречии: — Смертный Меч, Единая Дочь отныне стала Матроной гнезда Мач. Бре’ниган стоит подле нее как Часовой. Сег’Черок — податель семени. Она будет говорить с тобой.
Он повернулся лицом к Че’малле.
— Смертный Меч. Возвращается Надежный Щит. Мы подождем его?
— Не беспокойтесь, Матрона, он слишком туп.
— Я могу даже с такого расстояния пробить его защиту.
— Давайте. Он заслужил головную боль.
— Смертный Меч, Надежный Щит. Дестриант. Вы стоите втроем, вы, ставшие воплощением истинности веры моей матери. Рождена новая вера. К чему вечность, если проводишь ее во сне? Вот утро нашего пробуждения. Мы славим кровь, пролитую сородичами. Мы почитаем и павших На’рхук и молим, чтобы однажды они обрели дар прощения.
— Вы должны были уже понять, — возразил Геслер, — что эти На’рхук рождены без надежды на независимое мышление. Их небесные крепости стары. Они могут чинить, но не могут создавать что-то новое. Они подобны ходячим мертвецам, Матрона. Вы видели их глаза.
Келиз сказала: — А мне казалось, что я вижу смерть в твоих глазах, Меч.
Он хмыкнул, потом вздохнул. «Я чересчур устал. Мне нужно погоревать по товарищам». — Ты можешь быть права, Дестриант. Но мы сбрасываем слои себя самих, словно змеи кожу. Нужно лишь до конца пережить…
— Тогда, может быть, есть надежда и для На’рхук.
— Надейся на что хочешь. Синн, они смогут прожечь новые врата?
— Очень не скоро, — ответила та, подхватывая Мошку. Она пригрела мерзкую тварь в руках, начала чесать за ушами.
Розовый язычок уродливой крысы вылетал и пропадал. Глаза светились тупой демонической злобой.
Геслер содрогнулся.
Матрона сказала: — У нас нет Гнезда. Но это подождет. Нужно исцелить раны, собрать плоть. Смертный Меч, отныне мы отдаем себя в ваше распоряжение. Отныне мы служим. Кто-то из ваших друзей должен был выжить. Мы найдем их.
Геслер качал головой: — Мы вели вашу армию, Матрона. Мы провели битву, но всё кончено. Вы ничего нам не должны. Во что бы ни верила ваша мать, с нами она не советовалась, верно? Мы с Буяном не священники. Мы всего лишь солдаты. Все эти титулы… что же, мы сбрасываем кожу.
Голос Буяна загудел в его разуме: — Я тоже, Матрона. Мы сами сумеем отыскать друзей — вам же надо построить город или найти другой Укорененный. К тому же с нами Гриб и Синн, и Крюк — боги, он почти что машет обрубком хвоста. Никогда раньше не видел. Наверное, кровь на лице виновата.
Келиз засмеялась, хотя слезы еще катились по щекам. — Вы двое… вы не сложите титулы, они стали клеймами на душах. Неужели вы бросите меня?
— Приглашаем идти с нами, — сказал Геслер.
— Куда?
— Думаю, на восток.
Женщина отпрянула.
— Ты же оттуда, не так ли? Келиз?
— Да, — шепнула она. — Из Элана. Но Элана больше нет. Я последняя. Смертный Меч, не смейте выбирать это направление. Вы погибнете — все вы. — Она указала на Гриба и Синн. — Даже они.
Матрона произнесла: — Итак, вот и наш путь. Мы будем охранять вас всех. Ве’Гат, К’эл, Дж’ан. Гу’Ралл, который еще живет, еще служит. Мы станем вашей стражей. Вот новый путь, предвиденный матерью. Путь возрождения.
Люди, приветствуйте нас. К’чайн Че’малле вернулись в мир.
* * *Сулькит услышала ее слова, и что-то шевельнулось в душе. Она была Часовым Дж’ан, когда хозяин в том нуждался; но теперь он пропал, и Сулькит по праву становится Матроной.
Не наступило еще время, чтобы возвестить о себе. В ней зреют древние семена; перворожденные будут слабыми, но тут ничего не сделать. Со временем сила может вернуться.
Ее хозяин пропал. Трон пуст, лишь глаз одиноко красуется в изголовье. Она одна осталась в Кальсе.
В камень Укорененного сочится жизнь. Странная, чуждая жизнь. Ее плоть и кость — скала. Ее разум и душа — свирепая мощь веры. «Но разве мы иные?» Она еще подумает над этим вопросом.
