Eldar Morgot - Звезда Даугрема
— … даже воздух кажется нам более свежим, потому что это свободы глоток! Вода слаще, а пища вкуснее, потому что мы теперь свободные люди! Но мы призвали вас на суд, дабы…
Суд? Зезва попытался усмехнуться. Скривился от боли в разбитой губе. Один из конвоиров, не церемонясь, огрел его по спине тупым концом копья. Второй солдат заехал по затылку древком. Ныряльщик удержался на ногах лишь благодаря чьей-то подставленной руке. Когда черные круги перед глазами немного развеялись, Зезва поднял голову, бормоча слова благодарности. Рыцарь с орлиным носом мрачно кивнул и отошел к своим людям — тем самым солдатам, что утихомиривали толпу. Элигерцы, догадался Зезвы, уловив несколько слов, которыми мрачно обменялись наемники.
— Вы видите перед собой железную клетку, о, люди славной деревни Кеманы! — Ута на мгновенье умолк, затем резко повернулся и указал на сгорбившегося отца Андриа. — В клетке вы видите того, кто долгое время, под личиной святого настоятеля храма, обманывал честных душевников, на самом же деле…
Черные глаза Уты сверкнули. Яндарб увлеченно слушал старца, происходящее ему явно нравилось. Вождь ыгов с удовольствием приложился к большой бутыли с пивом, громко причмокнул и снова уставился на говорящего, чуть приоткрыв рот. Горгиз все так же стоял, опираясь о топор. Взгляд юноши блуждал где-то вдалеке. Отец Виссарий нервно поглядывал на каджей и кусал губы. Нестор и Таисий стояли, словно каменные статуи, неподвижно и безмолвно. Народ негромко роптал, бросая яростные взгляды на пленников. Казалось, сам воздух потяжелел от ненависти.
— … нутро Зверя страшного, — завывал Ута, закатив глаза, — сущность чудовища из Пламени Кудианового, гызмаал-перевертыш — вот кто таился под личиной святого отца-настоятеля! Кровь стынет в жилах, когда я представляю всех вас, — инок растопырил пальцы, повернулся на каблуках, словно хотел, на манер гызмаала, впиться в попятившихся простолюдинов длинными ухоженными ногтями, — представляю ваши добрые лица и открытые души, тянущиеся к этому… — Ута резко повернулся к спокойно стоявшему у прутьев Андриа, — этому чудовищу!
Народ зароптал еще сильнее, стена людей стала приближаться. Цепь солдат заволновалась, кое-где раздались вопли: это наиболее ретивые из простолюдинов получили удары древками по спинам и затылкам.
Ута торжествовал. Его раскрасневшееся от мороза лицо металось из стороны в сторону, борода развевалась, а из черных глаз словно летели убийственные стрелы ненависти и злобы.
— Он залезал в души честных душевников грязными лапами, лил грязь Кудианову в чистые помыслы, оскорблял святое имя Ормаза своим смердящим языком! Теперь же, — старец бросил быстрый взгляд на бледного как смерть Виссария, — восторжествовала божья справедливость… Она не могла не восторжествовать! Ведь все в руках божьих, все дела наши, и помыслы, как добрые, так и дурные. Люди Кеман! Как могли вы допустить заразу в свои души? Как посмели запятнать светлое имя божье? Убойтесь же божьей кары, ибо сказал Ормаз: «Черная душа заблудится, плутать будет вечно в царстве Мрака и Страданий». Что станет с вашими душами, люди? С чем вы подойдете к Вратам Вечным? Что Сторожу скажете?
— Он по матери мзумец, мзумец! — выкрикнули из толпы испуганно.
— Солнечник, — подхватили другие, — солнечник! Гнилая кровь!
— Гнилая, — согласился Ута, кривя губы. — Но отец его был уважаемым душевником, достойным и степенным человеком… Переворачивается он в гробу, зная, что сын стал на тропу Кудиана, впустил в себя Зверя, перестал быть человеком…
— Я — человек… — тихий, но твердый голос отца Андриа заставил Уту злобно подпрыгнуть и обернуться.
Простолюдины уставились на изуродованное лицо, склонившееся к прутьям клетки. Рубцы на месте глаз горели. Зезва бессильно сжимал кулаки. Курвова могила, если бы сейчас с ним была его сумка! Но что, что он мог сделать… Ныряльщик опустил голову, стиснул зубы. Почему, почему он не погиб во время штурма! Смерть вдруг показалась Зезве избавлением. Он уставился на острия копий рощевиков. Невольно вспомнил, как его воспитательница, лайимар Йиля говорила про трусость самоубийства: «Лишь трусливый душой наложит руки на себя, мальчик. Отчаявшийся духом увидит в смерти избавление…» Тетя Йиля, но разве унижение плена, смерть друзей на твоих глазах и торжество врага могут быть лучше?! «Нет, Зезва. Как бы ни было тяжело, ты должен дышать. Понимаешь, мальчик, дышать!» Курвин корень…
Ута поднял руку. Народ притих. Яндарб засмеялся и снова отхлебнул из бутыли. Отец Виссарий смотрел куда-то перед собой застывшим взглядом, пальцы старца на пряжке ремня судорожно сжимались и разжимались. Каджи подошли ближе к клетке, встали безмолвными стражами. При их приближении отец Андриа вздрогнул, повернул голову направо, затем налево. Элан Храбрый мрачно теребил перчатку. Его элигерцы явно скучали, время от времени презрительно поглядывая на толпу.
— Человек? — переспросил Ута, опуская руку. Чернобородый сделал шаг к клетке, прищурил черные глаза. Андриа молчал, лишь развевались на ветру седые длинные волосы.
— Сейчас мы, с помощью Ормаза, удостоверимся, какой ты человек, — фальшиво улыбнулся чернобородый.
Отец Виссарий вздрогнул, словно вопросительный взгляд Уты мог обжечь. Отвел глаза и кивнул, снова уставившись в никуда. Губы старца Рощи что-то бессвязно шептали.
Ута развернулся, взмахнув полами плаща, словно бабочка. Короткий приказ, и конвоиры крепко взяли Зезву за локти. Ныряльщик не без удивления понял, что чернобородый обвинитель смотрит на него.
— Ты, убийца детей из Мзума! — рявкнул Ута, страдальчески скривившись. — Теперь ты отопьешь из чаши страдания вдоволь! Ответишь за все!
Зезва холодно засмеялся, хотя по его спине катился ледяной пот.
— Кнут! — велел Ута, скривившись еще сильнее.
Конвоир одарил Зезву затрещиной, подождал, пока пленник выпрямится, ухмыльнулся в ответ на яростный взгляд и сунул в руки мзумца кнут. Три арбалетчика вскинули оружие, нацелив его на пленного солнечника. Народ заволновался, люди вставали на цыпочки, пытаясь рассмотреть получше. Гул голосов несся над морем из голов и копий. Заорали сержанты, и встрепенувшиеся солдаты принялись усердно орудовать копьями и щитами, сдерживая напор толпы.
— Горгиз! — бросил Ута, не сводя колючего взгляда с пораженного Зезвы.
Юный душевник молча открыл двери клетки и зашел внутрь. Кто-то вскрикнул в толпе, затем заголосила женщина.
Не глядя на Андриа, Горгиз взял слепого за локоть. Старец обратил к нему обезображенное лицо, но юноша смотрел в сторону, упрямо хмурясь.
— Сынок, — позвал настоятель.
Тщетно. Вздохнув, Андриа дал вывести себя из клетки. Он не видел страха на лицах окружающих, но чувствовал, как дикий, животный ужас поразил людей вокруг. Всех, кроме Горгиза и еще кое-кого. Кого именно? Старик поднял голову. Ветер заиграл седыми кудрями.
— Привязать!
Горгиз осторожно положил топор на снег. Подвел слепого пленника к клетке, повернул его лицом к прутьям и быстро привязал запястья и ступни к железным кольям. Руки и ноги старика оказались расставлены, словно несчастный слепец вознамерился обнять свою железную тюрьму. У Зезвы перехватило дыхание. Он опустил взгляд на кнут в руках. Курвин корень, уж не думают они, что…
Горгиз поднял топор, отошел в сторону. Отец Виссарий оглянулся на безмолвных каджей. Громко забулькал чач в глотке Яндарба.
— Ута, — наконец кивнул Виссарий. Лицо старца Рощи стало еще более бледным, словно его изрисовали мелом. Даже зеленые глаза, казалось, потускнели, потеряв искру жизни.
Чернобородый оскалился.
— Двадцать ударов чудовищу для начала! — велел он Зезве. — Когда боль заполонит звериную сущность, он не сможет сдерживаться и гызмаал выйдет наружу! Бей!
Ныряльщик поиграл кнутом, внимательно осмотрел плетеную часть, фол и венчающий его крекер. Хороший кнут, сработан на совесть. Не «змея», но все равно замечательный, да…
— Двадцать ударов! — похоже, Ута терял терпение. — Шевелись и, возможно, тебе сохранят жизнь!
Оторвавшись от созерцания кнута, Зезва поймал на себе взгляд рыцаря с орлиным носом. Элан Храбрый пристально смотрел на мзумца, затем что-то шепнул стоявшему рядом элигерцу. Тот отсалютовал и растворился в толпе. Ныряльщик насмешливо кивнул рыцарю, расправил плечи и громко проговорил вежливым голосом:
— На хер.
В толпе кто-то громко загоготал, несколько человек подхватило. Ута побагровел.
— Что ты сказал, богохульник?!
— На хер, говорю, пошел, я твои дубы поленом трахал в дупло! — старательно выговаривая слова, отвечал Зезва. — Засунь кнут себе в зад, козодрючер, едрит твою налево душу проститутку мать, ага. Понял, баран чернобородый, э? Гютферан траханый. Только салом смажь, чтоб зад не болел. На!
