Eldar Morgot - Звезда Даугрема
— Господин командующий?
— Отведи этого человека в обоз, пусть его накормят и напоят хорошенько.
Кастор отсалютовал и увел обрадованного донельзя посланца. Олаф накинул капюшон и поднес руки к огню. Часовые молча посторонились. Олаф почувствовал их взгляды, резко поднял голову. Махатинцы потупились. Все, кроме бородача, того самого, что дал напиться гонцу Самария.
— Осмелюсь задать вопрос, господин командующий.
— Говори, — кивнул Олаф. — У меня есть немного времени.
— Я так понимаю, мы занимаем оборону?
Костер шипел и злился, уничтожая непрерывно летящие снежинки. Ветки лениво потрескивали.
— Правильно понимаешь, сотник.
Бородатый махатинец поворошил палкой костер. Взлетели искры, тая в воздухе под напором снежинок. Товарищи бородача хмуро переглядывались.
— Осмелюсь спросить: почему не начинаем переправу?
Олаф поднял голову. Бородач снова не отвел глаз, лишь чуть сощурился.
— Зимой наступать собрался, солдат? — холодно спросил командующий. — Фураж на исходе. Чем лошадей будем кормить? Снегом, что ли? Морозы усиливаются, припасы почти все съедены. Или ты думаешь, эры пшеницу как икру мечут? То, что случилось в Даугреме — страшное недоразумение, оно не должно повториться! Теперь нас разделяет река, противник успел соорудить защитные насыпи и палисады, Ашары опять соединились с Рощей, вся западная граница с Элигером контролируется мятежниками. Бунтовщикам постоянно идет помощь, в основном ыги и барады, но есть еще и… вы знаете, о ком я говорю. — Олаф сплюнул в огонь.
— Элигерцы, господин? — пробурчал бородач. — У меня в сотне пятеро элигерцев.
— Местные, — уточнил Олаф.
— Местные, так точно, господин командующий. Цумские, в основном, один вообще из Даугрема родом. А еще один, — махатинец покачал головой, — из Директории приехал недавно, снова завербовался. Еще у Роина служил.
— Почему?
— Его брат, солдат королевского гарнизона, погиб при штурме Даугрема. Теперь он хочет выпить кровь тех, кто убил его родича.
— Даже если это будут его же соплеменники-элигерцы? — Олаф скривил губы. — Элигерец против элигерца!
— Он себя считает мзумцем, господин. Хоть и носит на груди знак Света Элигера, а по-нашему до сих пор с акцентом потешным говорит!
— Что ж… Удачи в бою, солдаты!
Сопровождаемый тяжелым молчанием, Олаф вскочил на храпящего жеребца, которого привел один из его телохранителей в остроконечном шлеме. Махатинцы недобро осмотрели охранника с головы до ног, затем отсалютовали командующему. Взметнулся грязный снег из-под ног жеребца, которого Олаф сразу же бросил в галоп. Сопровождаемый телохранителями, командующий помчался в голову колонны. Солдаты повернулись к костру.
— Подбрось-ка дров, — проворчал бородатый махатинец, обращаясь к одному из часовых, совсем еще юному солдату с заячьей губой и куцей рыжеватой бородкой на худощавом лице, — а то еле горит, твою душу в дупло.
Солдаты долго молчали, грея руки над мечущимся на ветру пламенем. Ржали лошади, а где-то вдалеке принялась бойко отчитывать кукушка.
— Что, Бастиан, года жизни считаешь? — усмехнулся бородач, заметив, как молодой махатинец, чуть приоткрыв рот, прислушивается к пению птицы. — Не бойся, навоюешься еще.
— Да нет, — смутился Бастиан, старательно придавая лицу небрежное выражение. — Глупости это все, сотник Губаз!
Бородатый сотник Губаз пристально взглянул на юношу, но ничего не ответил, лишь еще сильнее оперся о древко. Затем снял с пояса бутыль с чачем, приложился и пустил по кругу, велев сделать глоток, не больше. Солдаты отхлебывали, передавали дальше. Бастиан закашлялся, и, к своему удивлению, так и не дождался обычных беззлобных шуток в свой адрес.
Кукушка прокуковала еще несколько раз и умолкла. Ветер едва не загасил костер, но пламя выстояло и снова яростно затрещало, пожирая хворост. Махатинцы угрюмо смотрели в огонь, и каждый из них думал о кукушке.
* * *Ночью Зезве приснился родной дом. Он шел по цветущей вишневой аллее, выложенная белыми камнями дорожка петляла по саду. В воздухе восхитительно пахло весной, от аромата многочисленных цветов слегка кружилась голова. Носились пчелы и шмели, а со стороны эрских домов доносилась веселая песня: простолюдины радовались солнцу, спорой работе и еще одной благополучно пережитой зиме.
Зезва остановился, осторожно поставил на землю корзинку с кизилом. О, Дейла, как же хорошо…
Шорох заставил его оглянуться. Аинэ! Девушка стояла под вишней и застенчиво смотрела на Ныряльщика. Удивительная помесь озорства и смущения играла в глазах цвета морской волны.
— Тетя Йиля зовет за стол, очень сердится, — Аинэ улыбнулась, и сердце Зезвы забилось сильнее. — Говорит, вот отправит тебя спать на конюшню и горячей еды лишит на неделю, потому что непослушный, как…
— Аинэ! — Зезва подбежал к девушке, взял ее за руку. Та вспыхнула, опустила глаза. — Аинэ, я…
Морские глаза взглянули на него. Ресницы дрогнули, опустились снова.
— Аинэ, я хотел сказать, что…
Девушка вдруг вскрикнула. Зезва обернулся, попятился. Рука тщетно искала рукоять меча на бедре. Закрыв собой Аинэ, Ныряльщик смотрел на каджа Нестора, который непринужденно сидел на большом валуне и жевал травинку. Дзапов не видно, кадж находился под иллюзией.
— Хороший у тебя дом, рыцарь, — широко улыбнулся змееголовый, выплевывая травинку и наклоняясь в поисках новой. — А погода какая сегодня, а? Слушайте, вы Таисия не видали? Совсем от рук отбился…
Зезва хотел что-то сказать, но не мог — словно железные тиски сжали его челюсти, он лишь беспомощно замычал. Прыснула Аинэ. Нестор поднялся с валуна, протянул призывно руку:
— Пойдем со мной, девушка. Твой рыцарь даже говорить разучился. Разве это достойный жених для такой красавицы?
К ужасу Ныряльщика, девушка оттолкнула его и быстро направилась к улыбающемуся каджу.
— Нет! — с диким воплем Зезва бросился вперед, но чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Тщетно пытаясь вырваться, он обернулся. Отец Андриа! Старец улыбался краешком губ и качал головой. Рубцы вместо глаз горели пламенем.
— Да не сомкнутся глаза грешника, сын мой!
Голос слепого старца все еще звенел в голове Зезвы, когда он, закричав, проснулся, весь в холодном поту. Еле заметная полоска призрачного света уже пробилась сквозь решетку его тюрьмы, и капли с потолка тяжело и настойчиво ударялись о камни кладки, расходились кругами по поверхности лужи, словно пытаясь снова вызвать страшного вочаба.
Загремели засовы, и в камеру ввалилось два солдата в легких кольчугах со знаком Рощи на груди. Они молча стали по обе стороны дверного косяка, бесстрастно смотря на севшего на куче соломы узника. За солдатами Рощи появился тот самый надсмотрщик с кнутом, что руководил уборкой трупов со двора и стен. Его небритое лицо с красными глазами и тяжелый винный дух, заполнивший и без того спертый воздух камеры, говорили про бессонную ночь, проведенную в пьянстве. И не только. Зезва заметил, что рука тюремщика вокруг запястья обмотана длинной прядью волос. Женских волос. Губы надсмотрщика разошлись в щербатой, гнилой ухмылке.
— Хорошая была дырка, сладкая, как персик! Монашка, иф-иф…
Тюремщик захохотал, затем вдруг пригнулся, оскалившись еще сильнее. Щелкнул кнут. Зезва вскрикнул, упал на живот. Бок и спина горели. Душевники засмеялись. Стиснув зубы, Зезва поднялся, взглянул в глаза рощевика с кнутом. Тот изменился в лице, угрожающе поднял кнут. Зезва внутренне сжался.
— Дерьмо мзумское!
Свист, удар. Зезва падает на колени. Встает снова. Из прикушенной губы по его подбородку течет кровь.
— Ах, ты, бурдюк с говном…
— Убрать кнут, солдат Рощи!
Надсмотрщик резко обернулся в сторону дверей, недовольно насупился, но повиновался. Оба душевника с опаской посторонились, пропуская фигуру в плаще и с накинутым капюшоном.
— Этого на выход, — прошелестел голос из-под капюшона.
Солдаты схватили Зезву за локти. Ныряльщик глубоко вздохнул. Он не сопротивлялся, лишь молча смотрел под ноги, когда его волокли по лестнице вверх. Вверх? На плаху, значит, курвова могила. Или на виселицу, курвин корень. Интересно, какая смерть легче? Зезва улыбнулся, чем немало удивил сам себя. Все одно, лишь бы не дыба… Сумеет он выдержать пытки?
Гул толпы заставил Зезву прислушаться. Значит, победители решили устроить представление…. Снова темно — они зашли в очередной коридор. Спина надсмотрщика с кнутом маячит впереди, каджа не видно. Так, все-таки ведут к воротам. Зезва повел плечами, получил удар кулаком в бок, согнулся, выругался, помянув матерей всех поклонников трухлявых душевных дубов. Рощевик лениво взмахнул рукой, и голова Зезвы дернулась от зуботычины. Он сплюнул кровь из разбитой губы.
