Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
— Так и будем стоять? — он спрятал руки в карманы.
— Как мне называть тебя?
— Отцом? — насмешливо приподнятая бровь. И улыбка, которая на сей раз оставляет равнодушной. Значит, очарование можно контролировать.
Дар.
Врожденная способность?
— Извини, но… лучше по имени.
— Теодор.
— Издеваешься? — Тельма вытерла ладони о пальто. Оглянулась.
Все по-прежнему.
Улица.
Мокрый асфальт. Высокий бордюр. Мостовая. Лужи. Фонари.
Дома со слепыми окнами.
Ветер над крышами.
— Нет. Это семейное имя… обычай. Странноват, конечно, — Теодор пожал плечами, — но с обычаями случается… я выбрал твое имя.
— Поблагодарить?
— Твоя благодарность не будет искренней. А это оскорбляет.
Надо же, он себя еще и оскорбленным чувствует! А что тогда остается Тельме? У нее есть отец. Не человек, но все-таки…
Этот отец здоров и благополучен. И ему плевать на Тельму, иначе нашел бы ее еще там, в приюте. А он просто вычеркнул ее из своей жизни, а теперь полагает, будто она должна испытывать к нему благодарность.
— Ты злишься. Пожалуй, ты имеешь право на гнев. Но у меня были свои резоны…
— Расскажешь?
Не то чтобы ей было любопытно… какие резоны? Обстоятельства непреодолимой силы, так пишут в контрактах, оговаривая форс-мажор.
Ураган.
Война.
Массовые пожары.
Прорыв Бездны… Бездна была спокойна. А Тельму бросили в приюте, в самом убогом приюте, который только нашелся в Нью-Арке. Ему ведь не обязательно было появляться. Забирать Тельму. Устраивать ее в собственном доме. Хватило бы чека. Распоряжения.
И все сложилось бы иначе.
— У тебя очень живое лицо, — он провел по лбу Тельмы когтем. — Но подумай, если бы все сложилось иначе, стала бы ты собой? Такой, которая есть сейчас? Сумела бы противостоять мне? И не только мне. Я не самое большое зло в этом мире, деточка.
— Значит, все — ради меня?
Она слышала это уже… от других. И больше не верила.
— Отчасти. Идем. Не следует долго оставаться на одном месте. Дождь не все следы стирает…
Он шел по лужам. И капли стеклярусом ложились на черный кашемир. В отраженном свете фонарей кожа Теодора казалась желтоватой, а лицо его… как можно было назвать его красивым?
Он не уродлив.
Но и не притягателен.
— Ты чувствуешь холод? — он раскрыл бледную ладонь и, поймав каплю, протянул ее Тельме. — Видишь?
На ладони лежала не капля, но снежинка. Белое на белом — по-своему красиво, но не в красоте дело.
— Тео говорил…
— Болтливый, беспокойный мальчик. Вырожденец…
— Мой брат?
— Да. Но это не должно тебя обманывать. Родственных чувств он не испытывает. У нас вообще сложно с… чувствами. Чужие мы любим, а своих не хватает.
Тельма, решившись, коснулась снежинки. Это ведь не шутка? Не фокус? Нет. Лед расплавился мгновенно, и на ладони Теодора осталась капля воды.
— Я был относительно молод, когда встретил Элизу. Скажем так, я и сейчас молод по нашим меркам. Я еще не утратил способность испытывать хоть какие-то чувства. В отличие от моего брата… или отца. Как бы там ни было, но эта встреча… твоя мать была яркой. Нет, я встречал и других женщин. Мне нравились светлячки. И нравятся. Они предсказуемы. Управляемы. Эмоциональны. И эмоций этих хватает на месяц или на два. Иногда дольше. Это… не просто развлечение, девочка. Это способ выжить.
Следовало ли это считать признанием?
Светлячки.
Лилии.
Способ выжить…
Но Теодор усмехнулся:
— Поверь, не только я им пользуюсь… скажем так, мне его подсказали. Холод сводит с ума, а безумие… безумие опасно. И Элиза была одной из многих. Десятой? Двадцатой? Сотой? Я никого не убивал, девочка… хотя… если откровенно, мне было все равно, что с ними происходит потом. Я был рядом, пока светлячки горели, а сгоревшие… что ж, со всеми происходят несчастья. Расставаясь, я выписывал чек. Иногда делал подарки. И никому никогда не обещал любви до гроба. Вообще ничего не обещал.
Вот только светлячки сами придумывали себе что обещания, что клятвы. Они влюблялись. Конечно, в Теодора сложно не влюбиться.
— С Элизой… не знаю, что пошло не так. Да, дар у нее был сильный. Это как получить во владение собственное солнце. Она стала таким вот солнцем. Моим огнем. Моим сердцем… — он замолчал, разглядывая влажную руку. — Наверное, если бы я был человеком, я бы сказал, что влюбился. Но мы… мы не способны на любовь. Поэтому я впал в зависимость. Мне нужно было видеть ее. Каждую секунду… каждое мгновенье… стоило ей исчезнуть, и холод возвращался. Даже не холод, а страх замерзнуть… снова остаться одному. В темноте… в темноте живут чудовища.
А сам он разве не был чудовищем?
Он шел по лужам. И роскошные туфли его промокли, но Теодор не обращал внимания на неудобства.
— Я решил, что здесь, оторванный от проклятых корней своих, буду свободен, сумею стать если не человеком, то кем-то вроде человека. И даже твое появление меня порадовало, хотя обычно мы не слишком привязаны к потомству. Скажу больше. Будь я адекватен, я бы не допустил твоего появления на свет. Я не привык делиться, девочка.
Ночи в преддверии зимы пахнут бурей. И нынешняя не исключение. Тельма нюхала свои пальцы, это отвлекало. Странно было думать, что все могло сложиться иначе.
Влюбленная нелюдь?
Разве нелюди способны на чувство? Если так, то само это чувство в корне отлично от человеческого.
— Мне позволили уйти, поверить в такую вот свободу, — он остановился под фонарем и развел руки в стороны. Запрокинул голову, и клетчатое кашне съехало. Оно походило на дохлую змею, обмотавшуюся вокруг длинной шеи.
Что это? Часть представления? Тельма устала от представлений.
Тельме хочется простоты и ясности.
— Но однажды в нашей квартире появился мой отец. Твой дед. Еще та скотина… он сказал, что пришла пора сделать выбор. Элиза и ребенок или же моя семья…
Ветер над крышами сорвался на визг.
— Я сказал, что у меня отныне одна семья, и бросил деду вызов. Я был наивен. И думал, что зависимость от Элизы делает меня сильным. Что ж… за ошибки надо платить.
Он сдернул шарф и расстегнул воротничок рубашки.
Поморщился.
Скинул пальто, не глядя, наплевав, что упало оно в лужу. Туда же отправился и пиджак. А следом за ним — шелковая рубашка.
Тельма не мешала. Стояла. Смотрела.
На гладкий столб. На гнутое стекло фонаря. На свет его, от которого глаза слезились… на белую рыбью кожу, покрытую белыми же узорами шрамов.
— Он почти вырезал мое сердце. Сказал, что оно мне мешает, а потом вновь предложил выбор. Я возвращаюсь, все-таки нас осталось немного. А он позволяет вам жить… это было щедро.
— Думаешь, он убил бы…
Узоры покрывали кожу плотно, и казалось, что само тело было сшито из лоскутов. Изгибы и лилии… изгибы и…
Лилии.
— Он этого хотел. Он… он очень стар… и помнит те времена, когда людей считали просто животными, — белесый коготь скользил по узору на плече. — Полезными. Где-то даже достаточно разумными, чтобы исполнять простые приказы, но животными. С животного можно снять шкуру. Его мясо сладко, а кости полезны. С ним можно играть. И даже привязаться… но полюбить? Это извращение. Полагаю, он жалел, что вынужден оставить меня в живых.
— Почему?
— Говорю же, нас слишком мало осталось, чтобы убивать из-за такой мелочи, как привязанность к животному. Я ушел с ним. Я оставил твоей матери достаточно денег, чтобы она не нуждалась. И больше не вспоминал о ней. Так было безопасней. Более того… наверное, если бы я остался еще немного, на месяц ли, на год… на два… сколько бы она протянула? Я ведь, несмотря на странную свою привязанность, питался ее эмоциями и даром. Как надолго хватило бы ее?
Дождь брезговал касаться белой этой кожи.
— А потом Элизы не стало. И мой отец спросил, не хочу ли я забрать тебя.
— Ты отказался.
— Отказался. Сколько тебе было? Девять? Десять? Детеныш и по человеческим меркам. А детенышей легко приручить. Ты не сумела бы сопротивляться. Не то что не сумела бы, тебе бы и в голову не пришло, что мы опасны. Вот это, — он коснулся мизинцем лба Тельмы. — Это опасно…
Желание — все тот же горький шоколад из чужой ненависти и запретного плода. Все так говорят. И разве Тельме не хотелось бы попробовать? Всего толику.
Крошечный кусочек.
Малость.
Она бы познала блаженство. Она бы поняла, где ее истинный дом и в чем ее истинное предназначение. Служить. Быть тенью от тени хозяина. И ждать не изъявления воли его, но лишь малого намека на эту волю.
Спешить услужить.
Предвидеть…
— Прекрати, — сквозь зубы прошипела Тельма. И отступила. Ноги еще слушались, хотя и подгибались. Еще немного, и она, рухнув в грязь, на коленях, на брюхе поползет к этой твари. А потом, повизгивая от восторга, будет вылизывать его ботинки.
