Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
Нет, Тельма не боялась мертвецов. И эта девушка, в чье лицо ей предстояло заглянуть, тоже не пугала. Но вот тело под простыней.
…не шелковой.
И здесь не старый дом, не мамина спальня, а полицейский морг.
Девушка мертва давно, а еще упокоена, ибо, если бы просматривались в ней искры иной жизни, сторожевые кристаллы засекли бы.
Только доводы разума помогали слабо. Тельма шла, заставляя себя приближаться к телу, чувствуя спиной тяжелый взгляд начальства. Улыбаясь. И плевать, что улыбка не очень уместна.
А то, неразумное, общее, сплетенное из сотен потерянных душ, хохотало.
Оно тоже видело Тельму.
Это ведь основное правило, которому чтецов учат на первом же занятии: видишь ты, видят тебя.
Вилли отступил в стороночку и был так любезен, что простынку с лица убрал.
Нет!
Да быть того не может!
Тельма отшатнулась и зашипела, вцепилась зубами в руку, потому что боль – лучшее лекарство от всех иллюзий. А та, что лежала на столе, не могла не быть иллюзией!
Белые волосы.
Округлое личико, слишком правильное, чтобы быть подарком Богов. Нос аккуратный. Ямочка на подбородке…
– Мама… – Этот шепот услышали призраки, но не только.
– Что? – спросил Мэйнфорд, который каким-то чудом, не иначе, оказался за плечом Тельмы.
– Ничего. – Она потерла руку и в карман спрятала, чтобы не показывать ему следы зубов. Хотя… поздно, все равно заметил. Должен был заметить. Стоит, раскачивается… смотрит на Тельму сверху вниз.
– Что ты увидела?
– Мне… показалось… она похожа на одного человека… – каждое слово приходилось вытаскивать из себя.
И конечно, похожа, всего-навсего похожа, пусть и сходство это пугающе.
– На кого?
– На… актрису… – Тельма наклонилась. – Она была когда-то знаменита…
Лицом к лицу. И от лица мертвой девушки все так же пахло хвоей.
…под венками прятали подарки, не все, лишь мелочи. Шоколадное печенье в золотой фольге или карамели-трости, цепочку с кулоном-лилией из белого нефрита.
…ты уже большая девочка, Тельма. А у всех больших девочек есть драгоценности.
Сколько ей было? Немного. Лилия эта вряд ли стоила много, позже мама покупала куда более дорогие игрушки, но для Тельмы не было украшения прекрасней.
Но почему лилия, если лилии Элиза Деррингер ненавидела?
– Как она выглядела раньше?
– Живой? – уточнил Мэйнфорд, который разглядывал тело внимательно и хмурился, верно, пеняя, что не улавливает никакого сходства.
– Живой, – согласилась Тельма и, вспомнив о том, что услышала от мистера Найтли, добавила. – До операций.
– Каких операций? Вилли!
– Чего?
– Ей делали операции?
– Так а я…
– Вилли!
Он вынырнул из-под стола, потеснив Тельму, и положил руки на виски покойницы. Сдавил голову, потянул, повернул. Наклонился. Он действовал молча, но был сосредоточен, настолько сосредоточен, что Тельма и дышать старалась тише. Из карманов грязного халата Вилли появились очки и лупа, и тончайшая кисть.
Пудреница.
Только вместо пудры в ней была травяная смесь.
К запаху хвои добавился мятный аромат, и еще какой-то, терпкий, неприятный. Кисть порхала над лицом мертвой девушки, которая к манипуляциям подобным оставалась равнодушна. Но мраморная кожа ее, покрываясь тончайшим слоем смеси, окрашивалась загаром.
– Еще минуточку, – пробормотал Вилли, отпуская жертву. – Надо же… как я сам?
Он отступил, отошел к столику с инструментами, чтобы вернуться с огромной лампой на ручке.
– Глазки закройте, а то ж слезиться будут, – любезно предупредил он. И Тельма подчинилась. – В мое время женщины под нож если и ложились, то по великой надобности, а тут…
Свет был ярким, он проникал и сквозь веки, но вместе с тем отпугивал призраков.
– Все, – сказал Вилли, когда лампа погасла. – Сейчас мы вытрем… аккуратненько вытрем… и вправду операции были… посмотри…
Теперь кожа мертвой девушки обрела темно-ореховый оттенок.
– Потом смою, это временное окрашивание… для выявления, так сказать… – Вилли посмотрел в лицо Мэйнфорда и запнулся. – Ей линию подбородка исправляли. Вот остаточные шрамы. Смотри, здесь и здесь.
Он ткнул пальцем в едва заметные шрамы, которые тоже окрасились и ныне походили на метки грифельным карандашом.
– Разрез глаз… и форма носа… веки…
Шрамов было множество.
– Линия скул… это что-то новое, не самая приятная процедура, сколь помнится. Болезненная. И осложнений много. Уши и те подрезали. Вот… – Вилли повернул голову покойницы набок. – Извини, Мэйни… я… и я вправду должен был заметить!
– А другие?!
Мэйнфорд был зол, пожалуй, еще более зол, чем утром. И Тельме подумалось, что, возможно, злость – это его естественное состояние?
– Не знаю! Да откуда мне… я… – Вилли отступил, сглотнув. – По ним же ж не видно… как узнать? А каждую мазать… может, ей и сиськи делали, и задницу…
– Вот ты и проверишь, делали ли ей сиськи и задницу. – Мэйнфорд повернулся к Тельме. – Откуда?
Объяснять придется. И ей нужно молиться, чтобы он съел это объяснение. Но, всех Низвергнутых ради! Как не вовремя… и сказать про маму придется, не про родство, конечно, а… если промолчать… нет, поздно молчать, раньше следовало бы, но это было бы нечестно по отношению к девушке.
К девушкам.
– Я… мне… – Тельма облизала пересохшие вдруг губы. – Мне просто подумалось, что такое сходство не может быть случайным. И… и если другие… можно попробовать сравнить первые снимки с… с тем, какими их нашли… метод, конечно, не самый лучший, но…
Мэйнфорд кивнул.
– Еще что?
– Ничего пока, – он что, надеется, что Тельма назовет имя убийцы? Вот так и с ходу? Да если бы она могла… – Я попробую, но… она ведь в воде была, верно? И долго?
– Сутки, а то и дольше.
– Вода…
– Я знаю, – сказал он мягче. – Но буду благодарен, если ты хотя бы попробуешь.
Будет благодарен? Еще чего не хватало. Если Тельма что и делает, то не ради него, а ради этой несчастной девушки, которая так похожа на маму.
– Деррингер, – Тельма коснулась ледяного плеча. – Ту актрису звали Элиза Деррингер…
Она вскинулась, всматриваясь в лицо начальника, сама не зная, что желает увидеть. Хоть что-то… недовольство, что старое дело всплыло. Страх. Или удивление. Но Мэйнфорд лишь головой покачал.
– Потом посмотрю.
Он даже не помнит… помог скрыть убийство, а не помнит. Разве возможно подобное?
Не стоит думать об этом сейчас. И Тельма вернулась к мертвой девушке с лицом, разукрашенном во все оттенки охры. Она провела по высоким скулам, стирая пудру, удивляясь, что прикосновение это не неприятно.
…биологический материал обладает на редкость неустойчивой памятью, которая завязана на многие параметры, от собственно материальной структуры – жировая ткань наименее приспособлена для хранения тонкой информации, тогда как костная наиболее стабильна – до источника происхождения. Разумность источника существенным образом увеличивает запас прочности…
Строки из учебника не мешали.
Помогали сосредоточиться.
Как и сухая теплая ладонь Мэйнфорда.
Мышечная ткань не отзывалась. Кость… потребовать рассечения? Вилли поможет добраться до кости. И сердце не мешало бы извлечь. Если думать об этом, как о работе с материалом, обыкновенным биологическим материалом…
Простыня сползла.
И пальцы Тельмы скользили по рисунку шрамов.
Лилии… и снова лилии… еще одно совпадение? Почему именно они? Или… если сказать, то возникнут вопросы, множество вопросов. Откуда Тельме знать, что Элиза Деррингер ненавидела лилии?
А кулон?
Он пропал вместе с другими вещами. Нет, это не та информация, которой Тельма может поделиться. Хватит с Мэйни и того, что он уже узнал.
Он не глуп.
И если сходство имеет хоть какое-то значение, то Мэйнфорд докопается до сути.
Тельма наклонилась к лицу, коснулась губами губ, вдыхая толику жизненной энергии.
Это не магия.
Не крови.
Не та, которая запрещена, но… пожалуй, немногие знают об этом способе. Старые книги, древние методы, слишком опасные, чтобы использовать. И нить жизни, протянувшаяся между Тельмой и девушкой тонка. Тельма способна разорвать эту нить.
Наверное.
Мэйнфорд заворчал.
Видит? Конечно, и недоволен, будто бы не сам просил. Его руки переместились на плечи, большие пальцы легонько сдавили шею, и как ни странно, это Тельму лишь успокоило. Пока он здесь, дурного не случится.
Главное, чтобы не мешал.
Не вмешивался.
Она положила ладонь на лоб покойницы. И расширила поток. Сила уходила, утекала, что вода из пробитой фляги, и Тельма ощущала себя этой самой флягой. Еще немного… реакция должна быть… хоть какая-то реакция, а должна быть. И Тельма уже почти слышала слабый отклик.
