Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

Надо сказать, что силенка у «красного солнышка» была дай бог, плюс дополнительная подпитка от ярости, так что удержать запястье его правой руки мне стоило немалого труда.

Сколько длилось наше противостояние – не засекал, но ему хватило и этого короткого времени, чтобы, от гнева брызжа мне в лицо слюной, взахлеб наобещать сразу целую кучу казней, причем повешение в этом списке шло вслед за обезглавливанием – ну никакой логики у государя, под мышки, что ли, вздергивать станут?

В конце, разумеется, костер, как колдуну, наславшему на Дмитрия заклятие.

Пришлось еще раз пояснить про веревочки и про наши связанные воедино жизни, так что заклятие это в равной степени наложено на всех троих. А что до казней, то я не возражаю, но напоминаю, что срок этой самой жизни у царя-батюшки всего на две недели длиннее, чем у меня, поэтому…

Поначалу он мне не поверил, хотя и засомневался, поэтому сабля вновь оказалась в ножнах, а разговор пошел в более деловом русле. Ярость, правда, до конца еще не прошла, и смиряться он не хотел, заявив, что коль и впрямь у него не выйдет поять царевну самому, то он отдаст ее на потеху стрельцам, а Федьке на всякий случай заранее велит отрубить голову.

Причину же для этого найти – пара пустяков.

К примеру, недавнее отравление. Дескать, притворялся мой ученичок, но нашлись видоки, которые воочию лицезрели, как он подсыпал государю в кубок смертное зелье. Сперва молчали из страха, а теперь, когда Годунов уплыл в Кострому, во всем сознались.

Выдавал он мне все это, ни на секунду не отрывая взгляда от моего лица. Скорее всего рассчитывал взять на испуг, но не тут-то было.

Я добросовестно выслушал все угрозы и в ответ хладнокровно заметил, что, если все это произойдет, тогда буду не в силах помочь государю, поскольку в день казни царевича меня на этом свете неделю как не будет, и вновь напомнил про наши жизни-веревочки.

Помогло – сразу осекся на полуслове, не зная, что еще сказать. Однако сомнения продолжали в нем оставаться, и он ехидно осведомился, что раз я продолжаю настаивать на этой нерушимой связи, то получается, что и у меня самого, и у Федора тоже теперь немалые проблемы с этим.

– А как же, – охотно подтвердил я.

– Но тогда зачем?! – удивился он, вытаращив на меня глаза.

– Затем, что ты снова нарушил свое слово, которое дал мне, – ответил я. – Не надо было умышлять худое против царевны, и тогда ничего бы не было.

И вновь он мне не поверил.

Ну не укладывалось у него в голове, что я рискнул столь многим лишь для того, чтобы увезти Ксению, которая вдобавок чужая невеста.

– Так ты утверждаешь, что теперь мы все трое стали… – протянул он, морщась и не зная, как бы выразиться поделикатнее, но я бодро подхватил, причем в отличие от Дмитрия миндальничать не стал. Скорее уж напротив – постарался сгустить краски.

– На Руси ныне таких жеребцов, как мы, государь, называют меринами, петухов – каплунами… – Я напряг память, поскольку сельское хозяйство, и животноводство в частности, не мой конек, и она послушно выдала еще кое-что: – Кабанчиков именуют боровами, быков волами, а…

Закончить он мне не дал, заорав, чтобы я заткнулся и… Но переполнявшие его чувства были столь сильны, что отыскать достойное продолжение у Дмитрия не получилось – он только засопел и зло уставился на меня, буравя глазами.

Я отвечал, как учил Христос, то есть взирал ласково и по-доброму. Одним словом, изображал хирурга, столкнувшегося с глупым пациентом, не понимающим, что без некоторых деталей организма жить ему будет гораздо спокойнее.

Понимая, что до меня не доходит его красноречивое молчание, и так и не отыскав в своем лексиконе чего-нибудь эдакого, достойного меня, он круто повернулся и вновь принялся метаться из угла в угол. После минутного блуждания он остановился и утвердительно кивнул, негромко произнеся:

– Что ж, быть по сему. Сказывали, клетку для тебя ранее середы не изготовят, посему успею проверить и себя, и твои словеса о тебе с Федькой.

Я не успел ответить – он вновь убежал.

Что Дмитрий имел в виду, я, признаться, до конца не понял. Про испуг – тут да. Значит, ближайшей ночью затащит в свою постель еще одну деваху, а вот каким образом он станет проверять меня и тем более царевича?

Если я правильно понял, то Дмитрий собирается уложиться до среды, но ведь сегодня уже воскресенье, а Федор нынче вроде бы за тридевять земель от столицы.

Или Годунова уже остановили, завернули в Москву, и он сейчас в сутках езды от нее? Если так, это плохо.

Ничего не подозревающий престолоблюститель, если ему подсунуть бабу поядренее, да к тому же имеющую навыки в таких делах, кинется на нее со всем своим юношеским азартом, и прости-прощай моя версия о незримых крепких узах, которыми я якобы стянул три наших жизни.

Ладно. Тут я все равно ничего не могу поделать, так что остается положиться на судьбу и красавчика Авось.

Однако проверка коснулась лишь меня. И ведь додумался же Дмитрий, как он сам рассказал мне потом, для надежности, то бишь, говоря моим языком, чтобы соблюсти «чистоту эксперимента», приказать всыпать мне за ужином хорошую порцию сонного зелья, после чего ночью зашел в мою камеру вместе с какой-то девкой и буркнул ей, чтоб приступала.

Сам он, правда, не глядел, отвернувшись в сторону и велев окликнуть, когда она достигнет нужного результата, которого та, как ни старалась, надеясь на немалую награду, добиться не сумела.

Себя же Дмитрий проверял все ночи, причем каждую с тремя партнершами, но с одинаковым итогом. Об этом мне простодушно поведал Басманов, когда навестил в четверг поутру и я его аккуратно вывел на разговор о государе.

Тогда-то он и проинформировал, что о моей дальнейшей судьбе государь говорить вовсе не желает и вообще, по его мнению, про меня совсем забыл, проводя все ночи в усладах, да в таких ярых, что даже девки не выдерживают, выбегая из его опочивальни красные да растрепанные, а он тут же хватает другую и тащит в постель.

Но особо он на эту тему не распространялся и сразу сменил ее, напомнив про клетку, с которой расстарались кузнецы, уже все отковав. Более того, народ в Москве в нетерпеливом ожидании предстоящего зрелища.

Я похолодел. Это что же, получается, все впустую?! Но тогда надо что-то срочно предпринять, а что именно? Басманова в заложники? Да мне даже нечего приставить к его горлу.

Стоп! Для начала надо узнать, сколько у меня в запасе времени, а уж потом рыпаться.

– После обедни на Болото повезут или ближе к вечеру? – как можно безмятежнее спросил я, стараясь ничем не выдать своего волнения.

Кажется, получилось, поскольку Басманов, покосившись на меня – во взгляде эдакая смесь удивления пополам с восхищением и недоумением, – озадаченно заметил:

– Дивлюсь я на тебя, княже. То ли ты вовсе смертушки не боишься, то ли не веришь, что она уже на пороге встала, что эдак шутковать себе над нею дозволяешь. Неужто не страшно, что вот-вот встретишься с костлявой?

– А кто тебе сказал, что встречусь? – столь же равнодушно ответил я, вовремя вспомнив, что являюсь философом, а посему надо держать марку, и никого не волнует, в какую цену мне это обойдется. – Мы же с ней живем в разные времена. Пока я жив, ее нет, а появится она, лишь когда меня не станет. – И сразу поинтересовался: – А в народе что говорят? Неужто верят, что я царскую казну ограбил?

– Так они покамест гадают токмо, кого сжигать станут, – лаконично ответил боярин.

– То есть как? – насторожился я.

– Приговор-то государь еще не объявил, – пояснил Басманов. – Сказываю же, не до тебя ему ныне. Вот натешится досыта с девками, тогда уж и за тебя примется. – И сочувственно предложил: – Так что, послать за священником?