Анджей Сапковский - Дорога без возврата (сборник)
Я, сами понимаете, испугалась… И быстренько откусила от другого пирожка, тоже очень вкусного. И тут же начала уменьшаться. Вот такие это были чары, ха! Я могла становиться то большой, то маленькой, могла съеживаться, могла растягиваться. Как хотела. Понимаете?
– Понимаем, – сказал Болванщик и потер руки. – Ну-с, Арчи, твоя очередь. Мы слушаем.
– Все яснее ясного, – надменно оповестил Мартовский Заяц. – У бреда просматривается явный эротический подтекст. Поедание пирожков есть выражение типично детских оральных грез, базирующихся на пока еще дремлющем сексуализме. Лизать и причмокивать не размышляя – это типичное поведение периода полового созревания, хотя, следует признать, миру известны такие индивидуумы, которые из этого возраста не вышли до самой старости. Что же до вызванного якобы съедением пирожка сокращения и растяжения – то, думаю, я не буду первооткрывателем если напомню миф о Прокрусте и прокрустовом ложе. Речь идет о подсознательном желании приспособиться, принять участие в мистерии инициации и присовокуплению к миру взрослых. Имеется здесь также и сексуальная база. Девочка желает…
– Так вот в чем суть вашей забавы, – не спросил, а отметил я. – В психоанализе, цель которого понять, каким чудом она здесь оказалась. Сложность, однако, состоит в том, что у тебя, Арчи, все зиждется на сексуальности. Впрочем, это типично для зайцев, кроликов, ласок, куниц, нутрий и прочих грызунов, у которых только одно на уме. Однако повторяю свой вопрос: что в этом забавного?
– Как в каждой забаве, – сказал Болванщик, – забавным является забивание скуки.
– А тот факт, что кого-то это не забавляет, ни в коей мере не доказывает, что этот кто-то есть существо высшее, – буркнул Арчи. – Не ухмыляйся, Честер, никого ты здесь не обольстишь своей ухмылкой. Когда ты наконец поймешь, что, умничай ты сколько душе угодно, никто из присутствующих не отдаст тебе божеских почестей. Мы не в Бубастисе[20], а в Стране…
– Стране Волшебства? – вставила Алиса, оглядывая на нас.
– Чудес, – поправил Болванщик. – Страна Волшебства – это Faerie. А здесь Wonderland. Страна Чудес.
– Семантика, – пробормотал над скатертью Дормаус. Никто не обратил на него внимания.
– Продолжай, Алиса, – поторопил Болванщик. – Что было дальше, после пирожков?
– Я, – заговорила девочка, поигрывая ручкой чашки, – очень хотела отыскать того белого кролика в жилетке, ну, того, у которого были еще перчатки и часы на цепочке. Я подумала, что если его отыщу, то, может быть, попаду и к той норе, в которую свалилась… И смогу по ней вернуться домой.
Мы молчали. Этот фрагмент не требовал пояснений. Среди нас не было никого, кто не знал бы, что такое и что символизирует черная нора, падение, долгое бесконечное падение. Не было среди нас такого, кто не знал бы, что во всей Стране нет никого, кто хотя бы издалека мог напоминать белого кролика в жилетке, с часами и перчатками.
– Я шла, – тихо продолжала Алиса Лидделл, – по цветущей лужайке и вдруг поскользнулась, потому что лужайка была мокрой от росы и очень скользкой. Я упала. Сама не знаю как, но вдруг шлепнулась в море. Так я думала, потому что вода была соленой. Но это вовсе не было море. Понимаете? Это была огромная лужа слез. Потому что раньше-то я плакала, очень сильно плакала… Так как испугалась и думала, что уже никогда не найду ни того кролика, ни той норы. Все это разъяснила мне одна мышка, которая плавала в той же луже, потому что, как и я, тоже случайно попала в нее. Мы вытащили друг дружку из этой лужи, то есть немножко мышка вытащила меня, а немножко я вытащила мышку. Она, бедненькая, вся была мокрая, и у нее был длинный хвостик…
Алиса замолчала, а Арчи глянул на меня с превосходством.
– Независимо от того, что думают об этом всякие там коты, – проговорил он, выставляя на всеобщее обозрение два желтых зуба, – хвост мыши есть фаллический символ. Этим объясняется, кстати сказать, панический ужас, охватывающий при виде мыши некоторых женщин.
– Нет, вы и впрямь спятили, – убежденно сказала Алиса. Никто не обратил на нее внимания.
– А соленое море, – съехидничал я, – возникшее из девичьих слез, это, разумеется, доводящая до рыданий страсть по пенису? А, Арчи?
– Именно так! Об этом пишут Фрейд и Беттельгейм. В данном случае особенно уместно привести Беттельгейма, поскольку он занимается детской психикой.
– Мы не станем, – поморщился Болванщик, наливая виски в чашки, – приводить сюда Беттельгейма. Да и Фрейд тоже пусть себе requisat in pace[21]. Этой бутылки нам только-только хватит на четверых, comme il faut[22], никто нам тут больше не нужен. Рассказывай, Алиса.
– Позже… – задумалась Алиса Лидделл. – Позже я случайно натолкнулась на лакея. Но когда присмотрелась получше, оказалось, что это не лакей, а большая лягушка, выряженная в лакейскую ливрею.
– Ага! – обрадовался Мартовский Заяц. – Вот и лягушка! Земноводное влажное и склизкое, кое, будучи раздражено, раздувается, растет, увеличивается в размерах! Так чего это символ, как вам кажется? Пениса же! Вот чего!
– Ну конечно, – кивнул я. – А чего же еще-то? У тебя все ассоциируется с пенисом и задницей, Арчи.
– Вы чокнутые, – сказала Алиса. – И вульгарные.
– Конечно, – подтвердил Дормаус, поднимая голову и сонно глядя на нас. – Каждому известно. Ох, а она все еще здесь? За ней еще не пришли?
Болванщик, явно обеспокоенный, оглянулся на лес, из глубин которого долетали какие-то потрескивания и хруст. Я, будучи котом, слышал эти звуки уже давно, еще прежде чем они приблизились. Это не были Les Coeurs, это была ватага блуждальниц, разыскивающих в траве чего бы поесть.
– Да, да, Арчи. – Я и не думал успокаивать Зайца, который тоже слышал хруст и испуганно наставил уши. – Тебе надобно поспешить с психоанализом, иначе Мэб докончит его за тебя.
– Так, может, ты докончишь? – пошевелил усами Мартовский Заяц. – Ты как существо высшего порядка знаешь назубок механизмы происходящих в психике процессов. Несомненно, знаешь, как получилось, что умирающая дочка декана колледжа Крайст-Черч, вместо того чтобы отойти в мире, не пробуждаясь от тяжкого сна, блуждает по Стране?
– Крайст-Черч? – Я сдержал удивление. – Оксфорд? Который год?
– Тысяча восемьсот шестьдесят второй, – буркнул Арчи. – Ночь с седьмого на восьмое июля. Это важно?
– Не важно. Подытожь свой вывод. Ведь он у тебя уже готов?
– Конечно.
– Сгораю от любопытства.
Болванщик налил. Арчи отхлебнул, еще раз глянул на меня гордо, откашлялся, потер лапы.
– Здесь мы имеем дело, – начал он торжественно и высокомерно, – с типичным казусом конфликта ид, эго и суперэго. Как известно уважаемым коллегам, в человеческой психике ид связан с тем, что опасно, инстинктивно, грозно и непонятно, что увязано с невозможностью сдержать тенденцию к бездумному удовлетворению стремления к приятному. Упомянутое бездумное подчинение инстинктивному данная особа пытается – как мы только что наблюдали – бездумно оправдать воображаемыми инструкциями типа «выпей меня» или «съешь меня», что – разумеется, ложно, – должно бы изображать подчинение ид контролю рационального эго. Эго же данной особы есть привитый ей викторианский принцип реальности, действительности, необходимости подчиняться наказам и запретам. Реальность есть суровое домашнее воспитание, суровая, хоть внешне цветистая реальность «Young Misses Magazine»[23], единственного чтива этого ребенка.
– Неправда! – крикнула Алиса Лидделл. – Я еще читала «Робинзона Крузо». И сэра Вальтера Скотта.
– Назло всем этим, – Заяц не обратил внимание на ее выкрик, – безрезультатно пробует возвыситься неразвитое суперэго вышеназванной и – sit licentia verbo[24] – наличествующей здесь особы. Меж тем суперэго, даже зародышевое, является решающим в вопросе способности к фантазированию. Поэтому-то оно пытается перевести происходящие процессы в картины и образы. Vivera cesse, imaginare necesses est[25], если уважаемые коллеги позволят мне воспользоваться парафразой…
– Уважаемые коллеги, – сказал я, – скорее позволят себе сделать замечание, что вывод, хоть в принципе теоретически правильный, ничего не объясняет, а посему представляет собою классический случай академической болтологии.
– Не обижайся, Арчи, – неожиданно поддержал меня Болванщик. – Но Честер прав. Мы по-прежнему не знаем, каким образом Алиса оказалась здесь.
– Потому как тупые вы оба! – замахал лапами Заяц. – Я же говорю: ее занесла сюда переполненная эротизмом фантазия! Ее страхи! Возбужденные каким-то наркотиком скрытые метания…
Он осекся, уставившись на что-то у меня за спиной. Теперь и я услышал шум перьев. Услышал бы раньше, если б не его болтовня.
На столе, точнехонько между бутылкой с виски и чайником, опустился Эдгар. Эдгар – ворон здешних мест. Эдгар много летает и мало болтает. Поэтому в Стране он всем служит в основном в качестве курьера. На этот раз было так же, Эдгар держал в клюве большой конверт, украшенный разделенными короной инициалами «MR»[26].
