Иные - Яковлева Александра

Очередной изматывающий день в подземной лаборатории подходил к концу. Сегодня приволокли еще двоих мужчин, избитых, без сознания, привязали к креслам ремнями за руки и за ноги. Любовь Владимировна наскоро осмотрела мужчин, ввела сыворотку, подключила электроды — и потянулись долгие часы, полные их стонов, судорог и других неприятных эффектов. Молчаливые санитары умело делали свою работу, убирая за пациентами, а Любовь Владимировна занималась лишь тем, что вела журнал наблюдений. Записывая показания приборов, она молилась — сама не зная, кому, — чтобы эти двое наконец-то умерли. Смерть в их случае лучше, чем та новая жизнь, которая для них уготована.

Некоторые правда умирали: не выдерживало сердце или мозг. Но эти двое оказались сильными — процесс завершился, а они все еще дышали. Когда санитар, больше похожий на палача, поднес к их запястьям раскаленное тавро с буквой М и прижал к коже, ни один из них не дернулся. Они действительно больше не чувствовали боли.

Глядя на то, как новых бойцов отряда «М» увозят на каталках, Любовь Владимировна думала о последних словах Саши Ильинского — предсмертном бреде, как сказал Петров. Конечно, он мог и соврать, но Саша говорил о том, что больше не чувствует боли. Может, он испробовал сыворотку на себе? Или все-таки дело в гипнотизере, за которым побежал на край света Ваня Лихолетов?

Телефон на ее столе задребезжал, и Любовь Владимировна взяла трубку:

— Я слушаю.

— Люба, — выдохнул на том конце провода Петров. — Я сейчас к тебе, никуда не уходи… То есть я хотел сказать… В общем, сиди на месте! — Любовь Владимировна хохотнула в трубку, и Петров ругнулся: — Черт! Люба! Вере плохо, нужна твоя помощь, я тебя потом до дома довезу, только помоги ей!

— А что случилось? — насторожилась Любовь Владимировна.

— Лихо с ней случился! — гаркнул Петров и бросил трубку.

Слушая короткие гудки в трубке и стоны очередных испытуемых, Любовь Владимировна жалела о том, как все сложилось. С каким удовольствием она бы сказала «нет»! Вот только она скована по рукам и ногам коляской, врачебной этикой, а главное — страхом за родных. Петров больше не поднимал тему, но Любовь Владимировна знала: он держит их всех на мушке.

Он и впрямь приехал очень быстро. На обратном пути гнал так, что Любовь Владимировна всерьез усомнилась в том, что они доедут целыми и невредимыми. Однако один только вид черного воронка распугивал пешеходов, другие автомобили, лошадей и, возможно, даже фонарные столбы — по крайней мере, ни с одним они так и не повстречались. Несколько раз Любовь Владимировна хотела заговорить с Петровым, спросить, что все-таки случилось, но стоило ей взглянуть на его вздувшиеся желваки, как все слова оседали в горле.

Дом Лихолетова оказался в Коломне — один из желтушных колодцев с пустым двором и сырой парадной. Петров, отдуваясь, втащил коляску вместе с Любовью Владимировной на третий этаж. Вот и таскай теперь, злорадно думала она, нисколько ему не сочувствуя.

В квартире, кроме Веры, был еще какой-то молодой лейтенант.

— Москвитин, ну что тут? Все в порядке? — спросил его Петров.

— Так точно, — отрапортовал Москвитин. Понизив голос, добавил: — Плачет.

— Ну, хоть не повесилась, — пробурчал Петров и позвал громко: — Вер, я привез Любовь Владимировну!

Из темного узкого коридора они свернули в просторную комнату с широким трехстворчатым окном. Здесь, прислонившись спиной к старому трюмо, заваленному картами и бумагами, прямо на полу сидела Вера — в простом ситцевом халате, который открывал ее острые коленки и выпуклую птичью грудку.

Любовь Владимировна никогда не видела Веру, но сразу ее узнала: она выглядела точь-в-точь как описывал ее Ваня Лихолетов. Похожая на отца, но, конечно, гораздо красивее. Правда, эта красота сейчас угасла. Темные волнистые волосы сбились неопрятным колтуном, лицо осунулось, покраснело от слез.

Где-то капала вода. Петров откашлялся, неловко сказал:

— Вот… Верушка моя. Плачет уже какой день, я только сегодня узнал. Как этот уехал, так она и…

— У-у-у… — расплылась Вера. Она вцепилась пальцами себе в волосы и стала раскачиваться.

— Господи прости… — Петров бросился к дочери. — Ну что ты, ну что… — Он попытался ее поднять, но Вера будто приросла к полу. Тогда Петров сел рядом с ней и крепко обнял, укачивая на плече, как маленькую. — Все будет хорошо, слышишь, Вер? Давай сейчас поговоришь с Любовью Владимировной, потом я заберу тебя к себе — успокоишься, поспишь, да? Ну что ты?..

— Ва-а-аня-а-а…

— Да все с ним в порядке, с твоим Ваней, — раздраженно отозвался Петров.

— Не-е-ет! Зачем отпустила?.. Что наделала?.. Он же там… А если его?..

— Ох, горе ты мое… — Петров обернулся, гаркнул в проход: — Москвитин! Где тебя черти носят… Принеси воды с кухни!

Капель сменилась воем трубы, и вскоре в комнату шагнул Москвитин. Он отдал Петрову стакан и так же молча вышел. Вера немного попила, икая и стуча о стекло зубами.

— Что с ней? — спросил Петров, обернувшись на Любовь Владимировну.

— Пока выглядит как нервный срыв.

— Она так может несколько недель просидеть…

— Такое уже было?

— Да, — с неохотой ответил Петров. — Когда Маша… Ее мать умерла. Я тогда думал, она вообще с кровати не встанет. Но потом познакомил на свою голову с Лихо, думал, поможет… А оно вон как, полюбуйся. — Вера снова тихонько завыла, и Петров, сморщившись, поднялся с колен. — Пойдем поговорим спокойно.

Развернув кресло Любови Владимировны, он повез ее на кухню. Здесь масштаб бедствия чувствовался острее. Липкий стол с остатками еды, у раковины горой громоздится немытая посуда, а на плите что-то скисло и подгорело одновременно.

— Чуть хату не сожгла, — буркнул Петров, заглянув под крышку сгоревшей кастрюли и сморщив нос. — Хорошо, что я приехал.

Он сел на табуретку, взял со стола грязную вилку, задумчиво повертел в руках. Молчание затягивалось. Капающий кран отсчитывал секунды, в соседней комнате тихонько подвывала Вера.

— Возможно, это депрессия, — сказала наконец Любовь Владимировна. — Любое горе, любое тревожное событие может спровоцировать…

— И что теперь делать? — перебил ее Петров, не сводя глаз с вилки.

— Ложиться в больницу! — Она развела руками. — Наблюдать, искать причины, лечить. Принимать лекарства. Как все люди делают.

Петров недовольно крякнул, почесал синий от щетины подбородок. Тяжело посмотрел на нее из-под бровей.

— Это все из-за Лихолетова, — пробормотал он, понижая голос, чтобы не слышала Вера. — Вот причина. И лечение я знаю.

— Да неужели? — Любовь Владимировна усмехнулась, оглянулась на дверь. — Может, отвезешь тогда меня домой?

— Не ерничай, а послушай меня. — Петров со звоном отбросил вилку и устало потер лицо. — Помнишь, когда ты лечила Ивана, то предлагала ему совсем забыть про Мадрид? Ты ведь можешь так сделать, правда? — Его глаза блестели в полумраке кухни. — И вот я подумал… А что, если бы Вера смогла забыть об Иване?.. А?

— Подожди-подожди… Ты что это задумал?

— Люба, я прошу тебя…

Она оторопело смотрела на него.

— Ты же сам их познакомил!

— Люба, тише…

— Ты сам их познакомил! — перешла она на злой шепот, стуча кулаком по подлокотнику своего кресла. Оно жалобно заскрипело. — Ты много лет пудрил мальчику мозги, послал его на верную смерть, а теперь хочешь стереть память собственной дочери?!..

На последних словах ее голос сорвался. Петров не перебивал, не спорил, только хмурился все больше. Отдышавшись, Любовь Владимировна холодно закончила:

— Ты осознаешь, какое ты чудовище?

— Давай без этого, — устало попросил Петров. — Она едва выкарабкалась после смерти матери. Я просто хочу ей помочь.

— Как? Стерев ей память о том единственном хорошем, что было в ее жизни? Может, и о матери пусть забудет? Давай вообще все уберем, чего мелочиться. Будет у тебя идеальная дочь, которая ничего не чувствует. Как эти твои… — Она кивнула неопределенно, но Петров ее понял.